и приходить сюда не хотел, а теперь уже сто раз пожалел, что не отправил к Эдику знакомого нотариуса с этой самой чертовой дарственной.

– Тебе было сложно, я это понимаю, – примирительно сказал Мигунов. – За эти десять лет и в твоей жизни, и в стране произошли существенные изменения. Вместо милиции теперь полиция, например. И история с твоими родными уже отправлена в архивы, куда далеко не всех пустят. Поэтому еще раз: забудь о какой-то мести, о поиске правды. Я и сам не знаю всего, а ты вон уже какие-то выводы сделал. А что касается магазина, так это я тебе не свое отдаю. Твой отец мечтал заниматься антиквариатом на официальной основе, подыскивал помещение, собирал информацию, обрастал знакомыми. Вот они-то и замотали его в свою паутину. Он был настоящим собирателем, мог на глаз отличить подделку от оригинала, но ему все то, что он добывал, просто негде было складывать. Я помог, отдав под его богатства отдельную комнату в квартире своей тогда еще живой матери. После ее смерти квартира отошла мне, и вот тогда твой папа разошелся не на шутку, скупая все, что только мог. Даже твоя мать называла его безумцем. Когда они пропали, я сразу просек, что дело нечисто. К тебе не сунулся, потому что, прости, дружок, было не до того ‒ я спасал свою шкуру и репутацию. Меня вызывали на Лубянку, рассказывали об обысках в этом доме и спрашивали о местах, где мой друг Кумарчи мог бы хранить свою коллекцию. О, я догадался, что они не знают о комнате в Медведкове, которая вся была завалена статуэтками, подсвечниками и коробками со всяким старьем, которое твой отец ласково называл «мои винтáжики».

– Все эти вещи были ворованные? – Эдик исподлобья взглянул на Мигунова. – То есть кто-то грабил людей и обчищал их квартиры, а мой отец после любовался награбленным?

– Ну нет, что ты! Он оставлял себе только то, что не годилось на продажу. Только то, чем люди пользуются до сих пор. Кое-какая мелкая мебель, шкатулки, подсвечники, посуда. Ширпотреб. А вот потом, когда вошел во вкус, то принялся приобретать действительно уникальные вещи. Не у преступников! – предупреждающе поднял он палец. – Он покупал их у коллекционеров или искал объявления о продаже. Иногда участвовал в квартирных аукционах, которые иногда проводили родственники умерших пожилых людей. Не рисуй в воображении образ барыги со сладострастной улыбкой на лице. Все было не так.

– Почему эти твари выбрали его в качестве покупателя? – прошептал Эдик.

– Твой отец был излишне доверчивым, – ответил Мигунов. – Осторожничал не там, где нужно. А твоя мама далеко не всегда могла быть рядом. Она была, знаешь, как сенсор в отношении людей и всего остального.

– Господи.

Эдик опустил голову на грудь, вцепился пальцами в колени и сразу же отпустил их ‒ импульсивное желание сделать кому-то больно, да хотя бы себе, потому что очень болело внутри, давило на диафрагму. Он уже не ненавидел, но легче от этого не становилось.

– После новостей о ДТП я понял, что вся коллекция твоего отца теперь принадлежит… никому. Не мне, понимаешь? Скорее государству, но и тут у меня возникли некоторые сомнения, ведь я абсолютно не знал, что там куплено лично им, а что попало в его руки случайно. Учет вел только он, я же просто был доверенным лицом, этаким надежным и проверенным кладовщиком. И тогда я стал ждать. Уголовное дело, в которое вляпались твои родители, наверняка еще продолжали расследовать, поэтому мне пришлось жить в постоянном напряжении, ожидая либо повестки, либо обыска. Но время шло, а ничего не происходило. Ты, наверное, хочешь спросить, почему я все-таки не рассказал об этом тебе? Наверняка хочешь. Так вот, о тебе я помнил, но понимал, что еще не время что-либо предпринимать. Предметы искусства, которые хранились в моей квартире, имели свои истории, и я не знал, можно ли с ними выходить на рынок. Это первое. Второе ‒ финансовый вопрос. Как я мог продавать эти вещи? Они же могли быть в списке украденного. Всплывут ‒ и все. Меня бы привлекли. Такой риск существовал всегда. И я вообще решил не прикасаться к тайному складу, но всегда знал, что рано или поздно ситуация разрешится сама собой. Так оно и вышло. Знакомая однажды рассказала, что покупала в салоне мебели диван в гостиную и ей попался великолепный продавец. Он дал несколько советов по интерьеру, а после сделал ей скидку. Когда она назвала имя и фамилию продавца, то я понял, о ком она говорит.

– Да я из того салона давно ушел, – скривил губы Эдик. – Кстати, а если бы ваша знакомая на меня не наткнулась? Так бы и покрылось пылью отцовское наследие? Очень в этом сомневаюсь.

– Я бы нашел место, куда его можно было бы сплавить, – уверил Эдика Мигунов. – Но это стоило бы мне очень дорого. И, повторюсь, коллекция мне не принадлежала.

– Боже мой, какая чистая душа! – не выдержал Эдик. – Вы этажом не ошиблись, дядя? Вам бы в рай, там на таких молятся. Не верю. Не верю! Ни во что, о чем вы говорите. Мать с отцом сбегают из страны, забыв сказать мне хоть слово и оставив тут… черт побери… огромное состояние! И вы ни разу не связались со мной за десять лет!

Мигунов мрачно посмотрел в сторону открытой балконной двери.

– Ты можешь орать еще громче? – приподнял он лохматую бровь. – А то не вся Москва знает о твоей истерике. Знаешь что? А пойду-ка я отсюда.

Он встал со стула, и Эдик тут же оказался рядом.

– Сидеть, – прошипел он в лицо Мигунову. – Не обо всем еще рассказали.

И Мигунов снова опустился на стул. Только вот Эдик теперь не последовал его примеру, а встал в балконном проеме и сунул сигарету в рот.

– Ну, если ты настаиваешь, то я окончу лекцию, – как ни в чем не бывало продолжил Мигунов. – Год назад, как раз после слов моей знакомой о симпатичном продавце, я арендовал помещение на Старом Арбате. Ради этого пришлось-таки продать пару предметов старины из хранимого, и я зарекся заниматься этим снова. Благо, покупатели попались адекватные, а один в прошлом был тесно связан с криминалом. Магазинчик под названием «Фенестра» ранее был спрятан в одном из переулков, там адрес указан в документах, но после мне удалось занять местечко на главной улице. Но это фактический адрес, а юридический будет пока что мой. Сегодня ты должен ознакомиться со всеми бумагами, а завтра я буду