не сбежали, то сидели бы до конца жизни в тюрьме. И Эдику пришлось бы как-то с этим выживать. Носить на лбу клеймо сына воров. Об этом узнали бы все и везде: в институте, куда он так и не поступил, в его ближайшем окружении, включая соседей и знакомых. Потому родители сбежали, перед этим слив своих преследователей милиции. А там, где есть намек на антиквариат и драгоценные металлы, всегда пасутся «люди в черном». Вот почему Эдика не арестовали и даже не привлекли. Такова была договоренность между родителями и органами внутренних дел. И вот почему к нему никто не явился за тем, чтобы потребовать вернуть долги отца и матери ‒ все, от кого исходила опасность, уже были в наручниках.

Вернув письмо в коробку, Эдик поставил ее на полку книжного шкафа и пошел в магазин. Купил себе несколько бутылок пива и сигареты. Вернулся, сел на стол, поставил перед собой коробку с письмом и стал пить. Только делал он это не стремительно или слепо, а вдумчиво. Теперь его терзало ощущение какой-то незавершенности. Они могли бы взять его с собой, но не взяли. Могли бы как-то проявиться в течение десяти лет, но и этого не случилось. Исчезли. Пропали. Отказались от единственного сына.

В тот момент он понял, насколько сильно умеет ненавидеть.

Захмелев, он немного поплакал, всматриваясь в материнский почерк.

Нет, нет. Не могли они его бросить, он никогда в это не верил. Как он мог думать о них плохо? Теперь же все изменилось. Теперь он получил весточку, которая, оказывается, ждала его почти десять лет. Это можно было считать подарком ему на день рождения, разве нет? Подарком от мамы и папы. За батареей милиция по время обысков ничего не искала. Или заранее знала, что там припрятано? Господи, сколько вопросов.

Эдик снова полез за батарею. Ничего. Только пыль. Но ведь должно быть что-то еще. Наверняка есть еще…

Звонок в дверь застал его стоящим на коленях под столом. Открывать он и не подумал, поскольку никого не ждал, но на всякий случай выполз из-за стола и окинул взглядом комнату – ничего, сойдет. Пусть бардак, пусть пустые пивные бутылки на столе и накурено. Его дом ‒ его правила.

В дверь позвонили снова. И сразу же еще раз.

«Трижды, – изумился Эдик. – Кто это может быть?»

Он вышел в коридор и остановился в ожидании.

Четвертый раз.

– Сука… – прошептал Эдик и буквально рванулся к двери.

Открывая, специально гремел ключами в замке, чтобы незваный гость заранее пожалел о том, что решился появиться на пороге.

Но на лестничной площадке перед квартирой никого не было. Зато возле лифта, метрах в двух впереди, стоял немолодой мужчина с приподнятой рукой, собравшийся нажать на кнопку вызова лифта. На его плече висела большая черная сумка.

Эдик набычился и уставился на незнакомца, а тот, в свою очередь, удивленно взирал на Эдика.

– А я уже было собрался уходить, – пояснил мужик и убрал палец с кнопки. – Думал, что…

– Насрать мне на то, что вы там думали, – оборвал его Эдик. – Что вам нужно?

Мужчина медленно стал приближаться. При этом вид у него был весьма виноватым. Он остановился на расстоянии вытянутой руки от дверного проема и перебросил сумку вперед, на живот.

– Меня зовут Мигунов Михаил Иванович, – представился он и внимательно всмотрелся в лицо Эдика. – Боже мой, да ты вылитая мать… Кто бы мог подумать… Ты меня, наверное, уже и не вспомнишь, Эдуард. Я давний друг твоих родителей. Могу я зайти?

Эдик сразу понял, что Мигунов не врет – по квартире он передвигался уверенно, будто бы уже бывал здесь раньше. Увидев на столе пустые пивные бутылки, тяжело вздохнул, покачал головой и поставил рядом с ними свою сумку. Вынул из нее бутылку красного вина и пакет с желтой черешней.

– Чем богаты, как говорится, – едва заметно улыбнулся он. – А вот курить в квартире не стоило бы. На улице, кстати, такая приятная погода! Проветрим?

Эдику захотелось дать Мигунову пару советов касательно правил поведения в гостях, но вместо этого он вдруг решил прислушаться к рекомендации. Отворил балконную дверь, впустив в комнату шум вечерней жизни родного города, и тут же демонстративно закурил.

– Вот и славно, – теперь уже широко улыбнулся Мигунов и полез в сумку. – Надеюсь, с вином я не прогадал.

– Что вам нужно? – вспомнил Эдик.

Мигунов оставил сумку в покое, сел за стол и сложил руки на груди.

– Ты меня, наверное, не вспомнишь. Я бывал тут раза три или четыре. Я дружил с твоими родителями.

Эдик и бровью не повел.

– Дружили, говорите? – прищурился Эдик. – Хорошим, видно, были другом, если они всего три раза вас пригласили. Или сколько там ‒ четыре?

Мигунов не обиделся.

– Приглашали часто, но я не имел возможности бывать тут постоянно.

– Теперь уже и не проверишь, – обронил Эдик.

– Верно, – согласился Мигунов. – Давай сразу к делу. Вижу, что ты мне не очень рад. Оно и понятно в принципе.

– Давайте к делу, – согласился Эдик.

– Мамино письмо, смотрю, уже нашел.

Эдик подобрался. Коробка из-под шоколада лежала в самом центре стола. Мигунов смотрел на нее, не отводя взгляд, и словно что-то обдумывал.

– Скажу сразу, Эдуард, что тебя никто не бросал. Побег родителей был вынужденным. Мама обещала все тебе объяснить в письме.

– Она объяснила, – ответил на это Эдик. – Объяснила. А вам я почему должен верить?

– А кому ж еще? – удивился Мигунов. – Я за тобой следил. Больше ведь некому. Родных у тебя не осталось, так что…

– Они… живы? – сдался Эдик и медленно подошел к противоположной стороне стола. – Где они? Десять лет… ни слова…

– Их нет в живых уже десять лет, – спокойным тоном произнес Мигунов. – Мне горько сообщать тебе это, но ты должен знать. Впрочем, я и сам знаю далеко не все, но этого, мне кажется, достаточно.

Эдик упал на стул, закрыл глаза и изо всех сил стиснул зубы. Не плакать. Не ныть. Нельзя перед этим не пойми откуда взявшимся «другом семьи» быть тем, кто ты есть. Надо, чтобы он видел, что Эдик вырос в сильного и жесткого мужика.

Мигунов же со вздохом снова полез в сумку, вытащил из нее тонкую пластиковую папку на резиночках, цепляющихся за углы. Таким образом папка надежно хранила то, что в ней было спрятано.

– На.

Он подтолкнул папку в сторону Эдика. Она не доехала до него по столу совсем чуть-чуть.

– Дарственная на антикварный магазин, – прокомментировал Мигунов. – Скажи-ка, парень, а чистый стакан у тебя