и др.), подготовивших для судебных органов отзывы о творчестве арестованных писателей, где опровергался антисоветский характер их произведений.

Вторая часть сборника содержит материалы уголовного дела Синявского и Даниэля. Запись судебного процесса (10–14 февраля 1966 г.) вели жены подсудимых – Мария Розанова и Лариса Богораз. Кроме того, сюда вошли репортажи из зала суда, опубликованные в советских газетах (иностранные корреспонденты на процесс допущены не были), и первые отклики на суд, появившиеся в западной печати.

В третью часть «Белой книги» включены отклики советской и зарубежной прессы на процесс и приговор. В сборник также вошли коллективные письма московских писателей в высшие судебные и партийные органы с просьбой отдать осужденных на поруки, речь Михаила Шолохова на XXIII съезде КПСС, ответное письмо Л. Чуковской.

Завершает «Белую книгу» анонимное «Письмо старому другу», автор которого – многолетний узник сталинских лагерей, писатель Варлам Шаламов – был установлен более чем двадцать лет спустя после появления сборника. По объему книга насчитывает более четырех сотен страниц.

Интересным контекстом самиздата был мониторинг реакции советской прессы на различные действия инакомыслящих. Вслед за правозащитными акциями или заявлениями, получившими широкую огласку в обществе, в советских газетах обязательно появлялись обличительные статьи. Анализ лексики этих публикаций сам по себе показателен и достоин исследовательского внимания как филологов, так и историков.

Например, в «Белой книге» помещен текст преподавателя русской литературы и члена Союза писателей СССР Дмитрия Еремина под названием «Перевертыши» («Известия», 13 января 1966 г.), изобилующий следующей терминологией: враги коммунизма, задворки антисоветчины, антисоветский пасквиль, нечистая совесть, нечистое воображение, черная рать антисоветчиков, отщепенцы, оборотни, ядовитые семена безыдейности, нигилизм, двуличие, бесстыдство. Этот десяток выражений и эпитетов заполнил первые 26 строк статьи. Далее говорится, что Синявский «пролез в Союз писателей», а Даниэль хотя и занимался переводами, все это было лишь «фальшивым фасадом, за которым скрывалась ненависть к нашему строю». <…> «Ничто им не любо в нашей стране…» Публикация же произведений за границей под псевдонимами свидетельствует о «глубоком нравственном падении» писателей[99].

Большой резонанс также вызвала в среде читателей самиздата публикация Зои Кедриной «Наследники Смердякова», напечатанная «Литературной газетой» (22 января 1966 г.). В своей обличительной статье литературный критик задалась целью дать «исчерпывающую характеристику творческого облика “внутреннего эмигранта”, стремящегося “сколотить советское литературное подполье”». Кедрина, не избежав такой банальной характеристики, как «антисоветчина, вдохновленная ненавистью к социалистическому строю», оценила прозу Аржака и Терца довольно красочно: «примитивно прямолинейная, художественно худосочная, нарочито запутанная, бессвязно бормочущая». К «простому и ясному идейному скелету», служащему каркасом «затасканной антисоветской пропаганды», однако, по ее мнению, надо пробиваться сквозь «непроходимые пустыни риторики» и «чащи всевозможных символов, аллегорий и перекрестных взаимоперевоплощений персонажей». Николая Аржака Кедрина обвиняет в «скудости мысли», а Абрама Терца – в «разложении личности»[100]. Литературоведческий анализ строится на отождествлении писателей с их персонажами (о чем говорили обвиняемые в своих последних словах), которые внушают автору «Наследников Смердякова» чувство брезгливости, а также множество других отвратительных чувств. Кедрина «уличила» Синявского и в том, что он «украл» приемы, образы, сюжетные ходы, характеристики у Достоевского, Салтыкова-Щедрина и у советской литературы 20-х гг., но использует их лишь с одной целью – «оклеветать наши идеалы»[101].

Содержание «Белой книги» построено таким образом, что центральную ее часть, документирующую судебный процесс, обрамляют материалы советской и зарубежной периодической печати с оценками, отзывами и реакцией вначале на арест писателей, а затем на вынесенный им приговор. В газетных и журнальных статьях отражен литературоведческий и политический взгляд отечественных и западных критиков, писателей, журналистов на произведения, опубликованные под именами Абрам Терц и Николай Аржак. Риторика, логика и аргументация этих статей свидетельствуют как о профессиональном уровне их авторов, так и о гражданской позиции последних.

В первой части книги защитником социалистического реализма выступил главный редактор журнала «Иностранная литература» Борис Рюриков. В поддержку статьи Д. Еремина «Иностранная литература» опубликовала письма писателей, музыкантов, театральных деятелей под заголовками «Это – предательство», «Таких не прощают», «Их удел – презрение».

В полемику с автором «перевертышей» вступил искусствовед Ю. Герчук. В письме редактору газеты «Известия» он заметил: «Уже много лет в нашей печати не появлялись статьи, написанные в таком тоне – переполненные грубыми ругательствами, истерическими восклицаниями, столь бессовестно передергивающие и перетолковывающие вырванные из контекста цитаты»[102]. Литературный критик, член Союза писателей Н. Роднянская в письме Верховному Совету СССР и «Литературной газете» обратила внимание на явное стилистическое тождество формулировок Д. Еремина и З. Кедриной с печатной фразеологией периода незаконных репрессий, а также на «попытку авторов обеих статей до начала судебного процесса и вместо лиц и органов, ведущих этот процесс, составить собственное, …обвинительное заключение, обнародовать его и тем самым, вольно или невольно, оказать давление на ход судебного разбирательства»[103]. Здесь же помещены письма поэта-переводчика А. Якобсона и научного работника В. Д. Меникера в Московский городской суд, искусствоведа И. Голомштока и художника Н. Кишилова в Верховный Суд РСФСР в защиту писателей с тщательным анализом их произведений и доказательством отсутствия в них антисоветской направленности и пропаганды[104].

В отзывах зарубежной печати в основном дается высокая оценка художественных произведений Терца и Аржака и самих авторов как талантливых литераторов: «Это явно сюрреализм; <…> это необыкновенно хороший роман; <…> это использование широкого спектра литературных приемов; <…> это в русской традиции – “Шинели” Гоголя, “Мы” Замятина; <…> это сатира на последний год сталинского правления; <…> странно, что русские запрещают использование удивительных возможностей человеческой фантазии; <…> было бы крайне ошибочным говорить о Терце как об антикоммунисте, ибо он по сию пору находится под обаянием Октябрьской революции; <…> вероятно, автор христианин и задает немарксистский вопрос: кто восстановит любовь в человеческом сердце? <…> это сатира на всю русскую жизнь, на ее бюрократию, бездеятельность, антисемитизм, но это сатира слишком страстная, чтобы ее можно было принять за какую-то пропаганду»[105].

Третья часть книги открывается статьями советских газет, которые посыпались с их страниц сразу же после объявления приговора: «Люди с двойным дном» («Вечерняя Москва», 14 февраля 1966 г.), «Факты изобличают» («Советская культура», 15 февраля 1966 г.), «Приговор клеветникам» («Правда», 15 февраля 1966 г.), «Удел клеветников» («Литературная газета», 15 февраля 1966 г.), «Клеветники наказаны» («Вечерняя Москва», 14 февраля 1966 г.). Перепечатано было также опубликованное в «Литературной газете» (17 февраля 1966 г.) письмо профессоров и преподавателей филологического факультета МГУ с выражением отношения к «беспринципной деятельности Андрея Синявского»[106].

Главное, что должен был понять читатель из этих образцов советской журналистики: «В результате судебного разбирательства – тщательного, объективного, с приобщением к делу множества неопровержимых материалов,