Придя в мир живых, я оказался у дверей английской больницы. Англия нравилась мне своим огромным количеством исторических памятников, начиная от Биг-Бена и заканчивая средневековыми деревнями и старинными сооружениями. Эта страна для меня была чем-то вроде музея с живописной природой, дающей мне отдохнуть от унылого Чистилища.

Закончив любоваться, я прошёл сквозь стеклянные входные двери больницы и попал к стойке администратора, а посмотрев левее – увидел кучку выжидающих, казалось, бесконечную очередь людей. В хирургическом отделении, на другой стороне, люди, ждущие вердикта человека в халате, плакали. Некоторые из них просто спали, уронив головы на плечи рядом сидящих. А она – та стоящая у стены девушка с перекинутой через шею блондинистой косой – всё смотрела на них и не понимала, почему эти люди настолько сентиментальны. Жизнь действительно недолюбливала людей, но куда больше она ненавидела белый цвет – что странно, ведь в блондинку она перекрасилась по собственному желанию, – но по уставу ей приходилось носить белые пиджаки. Она рассказывала, что в Раю порой заходили настолько далеко, что заставляли её использовать тональный крем, чтобы создать бледный оттенок кожи и прикрыть смуглость.

– Бл… – я не дал себе договорить до конца. – Привет, Жизнь.

Она повернула голову в мою сторону, с иронией сказав:

– Надо же, какая встреча!

Мы хорошо ладили, однако, во время рабочего дня, видеться с глазу на глаз не желали. Такие нежданные встречи часто создавали дискомфорт нам обоим.

– Ну, что? – спросила Жизнь, когда я присел рядом. – В чью пользу сегодня?

Людей, находящихся между жизнью и смертью, называют граничными. В такие моменты Всадники сталкиваются с Силами Рая. Обычно всё приходит к взаимной ненависти, долгим дебатам и глубокому анализу умирающего. Решается, полезен он для общества или же нет, и Высший Нейтралитет – так называют божество, оглашающее вердикт касательно граничного – выносит решение.

Заморочки, короче… У нас с Жизнью всё проще. Участь граничного мы решали сами, игрой в «камень-ножницы-бумага».

Я сжал ладонь и выставил кулак.

– Но, знаешь… – подумал я во время второго раунда, – в такие моменты мне, в глубине души, хочется, чтобы выиграла ты. Эх… – я самодовольно заулыбался, перекрыв бумагой её жалкий камень. – Как жаль, что я такой везучий…

Но потом Жизни стало везти. Следующий – финальный для меня – третий раунд был за ней. Моя костлявая бумага была вдребезги разрезана ножницами с красивым маникюром.

– М-м-м… Да ты у нас мямля, жалеющая людей? – Жизнь мне в иронии не уступала. – Ну ничего, я исполню твою мечту, так уж и быть, – вот только мне её шутки казались какими-то… стыдливыми. Иронизируя, она не смотрела мне в глаза, концентрируясь на таких важных вещах, как кривой кафельный пол, занудная настенная памятка или морщинистая рука одного из плачущих людей. А иногда она вовсе заикалась, из-за чего разговор мог надолго повиснуть в неловкой паузе.

Следующие несколько раундов закончились напряжённой ничьёй. А трусливое «Аккуратно» за дверю операционной сильно мешало. Сжатые в кулаке указательный и средний пальцы Жизни слегка выступали, и поэтому у меня не было никаких сомнений в том, что она выкинет ножницы. Но, сосчитав до трёх, она растопырила все пять пальцев и накрыла мой уверенно сжатый кулак. И, по завершении всех раундов, за дверью мелодично заиграл пульс.

– Ха! – обрадовалась Жизнь.

– Фантастика! – с этими словами дверь распахнулась. Плачущие люди подскочили.

Врач в медицинской маске, мешковатой голубой шапке и в запачканном кровью халате вышел из комнаты, воодушевлённо заговорив с плачущими людьми:

– Операция прошла успешно. Я вас поздравляю, – он развёл руки, такие же окровавленные. Но обнять его никто и не думал. И пожать руку – тоже.

Люди заревели громче, но это были уже слёзы радости, а, обнимаясь, они твердили: «Слава Богу!» Врач вздохнул, достал из халата пачку сигарет и пошёл по коридору. Я – за ним. Когда он обернулся, я вздрогнул, подумав, что доктор меня увидел, но он лишь прошептал про себя:

– Не за что… – он мельком глянул мне в глаза, так, словно видит.

Хирург, дойдя до конца коридора, свернул направо и открыл входную дверь в ординаторскую. Я прошёл сквозь стену. Он бросился на небольшой диван, зарывшись лицом в подушку. Потом, недолго помычав в пустоту, перевернулся на спину. Доктор ничего не говорил, лежал, сложив пальцы домиком и держа ладони под подбородком.

Я пошёл обратно. Тосковать принято в одиночестве. Без посторонних. Даже если посторонний – тот, кого никто не видит.

– А ты ещё кто такой? – услышал я за спиной.

Я развернулся, натянув пластиковую маску. Врач смотрел на меня, я смотрел на него. Долго, не моргая. Удивления моего не показывала лишь маска. А врач – судя по бейджу, закреплённому на верхнем кармане докторского халата, его звали «N. Davis» – по большей части показывал недоумение.

– Что за уродский костюм? – спросил он меня на английском. – И это не смешно, приходить в костюме Смерти в хирургическое отделение.

Уставший врач, поправив очки, встал с дивана и потянулся к стационарному телефону. От вызова охраны его остановил мой глупый вопрос:

– Ты меня видишь?

Разумеется, он меня видит. Иначе не говорил бы со мной. А если он меня видит, значит, он тоже должен сегодня умереть.

– Не смешно, – повторил врач.

Я, поставив косу к стене, задрал рукав мантии и оголил кость. Врач попятился назад, грохнувшись на диван. Я поднял маску, показав свои человеческие черты, и сунул руку в карман, достав скрученный в трубочку документ, валяющийся на пару