чертях! – решительно заявил он, надев фуражку, с которой вылился целый ушат воды.

– Что, прямо сейчас пойдем в библиотеку? В таком виде? – насмешливо произнесла Люба. – Тебе согреться надо, а то воспаление легких заработаешь, это я тебе как медицинский работник заявляю.

Александр оглядел свой внешний вид и с удивлением присвистнул:

– Да, в таком кителе появляться на службе мне никак нельзя.

– Пойдем, я здесь недалеко с бабушкой живу, пойдем, чаю попьем, согреемся.

Саша неопределенно кивнул, хотя не хотелось в таком виде предстать перед чужой бабушкой.

Однако волновался парень зря, Зоя Филимоновна оказалась добродушной и совсем простой в общении пожилой дамой, которая не только напоила чаем с пирожками, но и согласилась высушить и прогладить милицейскую форму, а покамест Саша мог переодеться в чистый и теплый костюм племянника Гриши.

Ильину совсем неудобно было пользоваться добротой милой пожилой дамы (назвать ее «старушкой» язык не поворачивался), но Любочка с такой теплотой и гордостью рассказывала, как младший сержант бросился спасать утопающего, что Зоя Филимоновна сочла за честь помочь сотруднику правопорядка.

И вот Александр в теплом и чистом костюме Гришеньки пил горячий чай с пирогами, наблюдая, как Зоя Филимоновна гладит его форму.

– Извините за бестактный вопрос, – Ильин заметил на груди у бабушки серебряный крестик, – а вы верующая?

Зоя Филимоновна покраснела и спрятала крест под воротник домашнего платья.

– Ой, бабуля у меня совсем не современная, все еще верит в поповские заповеди, – хмыкнула из-за стола Люба. – Я ей сколько раз читала лекции об атеизме и предрассудках прежней буржуазной морали. Но ты не подумай ничего плохого, бабушка в школе работала, всю жизнь преподавала, она не какая-нибудь капиталистка. Да, бабуля?

– Да, золотая моя. Но вы, молодой человек, правы. Я верующая, хотя понимаю, как сейчас к этому относятся. Но я старый человек со своими старыми предрассудками, уж простите меня, грешную, – всплеснула руками пожилая дама.

– Да что вы, я как раз не об этом спрашиваю, – сконфузился Александр, не хотелось обижать добрую старушку. – Я другим хотел поинтересоваться: вы, наверное, знаете тут, поблизости… ну… хорошую церковь… и попа там, чтоб понимающий, толковый был.

– Поп толковый? – усмехнулась Зоя Филимоновна. – Вы так говорите, будто слесаря в ЖЭКе выбираете. Хотя, знаете, есть у меня знакомый батюшка. Только еще раз простите меня великодушно, я могу дать вам его адрес, только если моя внучка Любочка за вас поручится.

Люба серьезно кивнула головой.

– Я не хочу, чтобы у хорошего человека были потом проблемы. Еще раз извините, Александр.

– Да, я понимаю, я вообще не думал, что к кому-нибудь буду обращаться с такой вот странной просьбой, но мне нужна консультация… по одному делу…

– Милицейскому делу? Консультация церковника? Это как? – Брови Зои Филимоновны взлетели вверх.

– Да, представьте себе, по милицейскому делу. Тут такая чертовщина творится, что только попы в ней и могут помочь разобраться!

– Это связано с твоей работой? В больнице? – сняв очки, бабушка серьезно посмотрела на Любу.

Та почесала нос, выпила большой глоток чая, а потом все же призналась:

– Ба, и да, и нет! Это связано с Обводным каналом!

– А что там с Обводным? – Пожилая дама тоже присела за стол.

– А там повальный бум самоубийц, в этом году больше семидесяти утопились в Обводном канале, – ответил милиционер.

– А в прошлому году сколько было? – хороший вопрос задала бабушка.

Ильин почесал голову.

– А я и не знаю, сколько их в прошлом году было. Надо это тоже по нашим сводкам проверить. Но в двадцать втором я только пришел на службу, если бы что-то этакое там водилось, я бы слышал. А так – нет, в прошлом году тихо было.

– Значит, все это началось в этом году? Вам тогда, молодые люди, надо найти момент, точку отсчета – кто был первым самоубийцей и когда именно он это сделал! – заявила Зоя Филимоновна.

– Не зря у меня бабушка всю жизнь математику в школе преподавала, голова у нее хорошо варит! – засмеялась Любочка.

Санкт-Петербург. Октябрь 1893 г. Набережная Обводного канала

Живописная троица застыла у входных дверей парадной дома номер девяносто один. Толстая дородная баба со сдвинутым на ухо шерстяным платком, из-за которого, однако ж, торчали настоящие мужские усики, стройная красавица в тонком платьице, одетая не по погоде, и другая девушка в старом драном тулупчике, которые тихо переговаривались между собой.

– Опять, Глашка, воду мутишь! – ворчала толстая баба. – Опять убегаем, спасаемся!

– Кстати про спасаемся. – Глафира обернулась к притихшей Анфисе Семеновне. – Кого это так филигранно огрел по дубовой башке наш уважаемый Аристарх Венедиктович?

– Это Мирон, – невнятно промычала Анфиса.

– Мы так и поняли, что это Мирон. Кто он такой и что от вас хотел? Почему так кричал? Чего-то требовал! – грозно поинтересовался Свистунов.

– Ой, барин, тут такая история! Может быть, не сейчас будем обсуждать, а то Мирон очухается и в погоню кинется! – опасливо озиралась по сторонам Анфиса.

– Да, а нас тут двое еще во дворе ожидают! – проворчал Аристарх Венедиктович, кивнув на входную дверь.

– Анфиса Семеновна, пока вы нам все не расскажете про вашего знакомого, мы никуда отсюда не уйдем, – топнула ножкой Глафира.

– Хорошо, Мирон Ткачевский – это лихач тутошний, с Ямской. Меня увидел, покою не дает, все пристает. А теперь, когда Остапка умер, Мирон совсем стыд потерял, проходу не дает, вот и домой теперь приперся, – с пылающими щеками рассказала Анфиса.

– Анфиса Семеновна, извините за личный вопрос, но вы сами наняли меня, – у вас были близкие отношения с Ткачевским? Только отвечайте честно, – спросил Аристарх Венедиктович, смешно задирая длинную юбку.

Савицкая покраснела до ушей, потом молниеносно побледнела, но отрицательно покачала головой.

– Нет, как вы можете. Я честная женщина, мужняя жена. Какие такие отношения! – зарыдала она. – Мирон – парень видный. Лихачи – самые лучшие извозчики, не чета обычным «ванькам», которые у нас живут. У Мирона кони сытые, красивые, лощеные, выезд чистый, на Невском клиентов берет, мне сначала было приятно, что на меня такой красавец внимание обратил, но… – Глазки у женщины забегали.

– А ваш супруг Остап как относился к Мирону? Он знал, что тот к вам пристает? – спросила Глаша.

Анфиса затряслась, зарыдала, прижимая руки к пылающим щекам.

– Остап и так ревнивый был, а как про Мирона узнал, так совсем с цепи сорвался, меня бил, подозревал во всех грехах. Даже к Ткачевскому ходил, разбираться хотел, но Мирон ему морду начистил, выгнал в три шеи и пообещал, что в следующий раз прибьет ненароком! – тихо рассказывала