о самом себе после всех, или совсем о себе не думать, когда счастье тех, кого мы любим, требует всех наших сил.

Выслушайте меня хорошенько и отвечайте ясно, и категорически точно. Эта особа, которую он хочет, или должен, или предполагает любить, – способна ли она составить его счастье, или же она лишь увеличивает его страдания, его печали? Я не спрашиваю, любит ли он ее, любим ли ею, любит ли ее больше, чем меня, и т. д. Я знаю приблизительно по тому, что происходит во мне самой, что должно происходить в нем. Но я хочу знать, которую из нас двух он должен забыть или покинуть для своего собственного покоя, для своего счастья, наконец, для своей жизни, которая мне кажется слишком хрупкой и непрочной для того, чтобы противостоять великим страданиям.

Я не хочу играть роли злого духа. Я не Бертрам Мейербера и не стану бороться против подруги детства, если это прекрасная и чистая Алиса. Если бы я знала, что в жизни нашего мальчика есть привязанность, в душе его – чувство, я бы никогда не нагнулась, чтобы вдохнуть благоухание, предназначенное для каждения пред другим алтарем. Также и он, несомненно, удалился бы от моего первого поцелуя, если б он знал, что я как бы замужем. Мы не обманывали друг друга, мы предались пролетевшему вихрю, который нас обоих увлек на несколько мгновений в иные сферы. Но, тем не менее, нам следует спуститься вновь на землю после этих небесных объятий и этого странствования в эмпиреях. Бедные мы птицы, у нас есть крылья, но у нас есть и гнезда на земле, и когда пение ангелов зовет нас ввысь, крики нашей семьи возвращают нас вниз.

Я не хочу предаваться страсти, хотя в глубине моего сердца таится огонь, подчас еще очень угрожающий.

Мои дети дадут мне силу разбить все, что удалило бы меня от них или от того образа жизни, который наиболее пригоден для их здоровья, их воспитания или благосостояния и т. д. Например, я не могу поселиться в Париже из-за здоровья Мориса. И т. д.

Кроме того, есть отличное, совершенное по своей сердечности и благородству существо, которое я никогда не покину, потому что это единственный человек, который, прожив со мной почти год, ни разу, ни одной минуты не заставил меня страдать по своей вине. Это тоже единственный человек, который совершенно и абсолютно       отдался мне, не сожалея о прошлом, не ставя никаких ограничений в будущем. К тому же, это такая хорошая и разумная натура, что я могу со временем привести его к тому, что он все поймет, все узнает; это мягкий воск, на который я наложила свою печать, и когда я захочу изменить письмена, оттиснутые на нем, то с некоторым терпением и предосторожностями я в этом успею. Но сейчас это было бы невозможно, а счастье его священно для меня.

Итак, что касается меня: находясь в подобных обстоятельствах, довольно тесно связанная на многие годы, я не могу желать, чтобы наш маленький со своей стороны порвал связывающие его цепи. Если б он отдал в мои руки свою жизнь, я бы устрашилась, потому что, взяв уже другую жизнь, я не могла бы заменить ему то, что он покинул бы ради меня.

Я думаю, что наша любовь может продолжаться лишь в тех условиях, в которых она родилась, – то есть временами, когда благоприятный ветер нас вернет друг к другу, мы вновь полетим в надзвездные края. Но мы расстанемся, чтобы вернуться на землю, ибо мы дети земли, а Бог не судил нам совершить здесь наш путь друг подле друга. Лишь в небе мы должны встречаться, и краткие мгновения, которые мы там проведем, будут так прекрасны, что они будут стоить целой жизни, проведенной здесь на земле.

Итак, мои обязанности определены. Но, не отказываясь от них, я могу выполнить их двояким образом.

Один заключался бы в том, что я, насколько возможно, держалась бы вдали от Ш., старалась бы не занимать его мыслей, никогда не оставаться с ним с глазу на глаз.

Другой, наоборот, заключался бы в том, чтобы я старалась как можно более с ним сблизиться, не нарушая покоя М.,[53] нежно напоминала бы ему о себе в часы его отдыха и блаженства, иногда целомудренно сжимала бы его в своих объятиях, когда небесное дуновение захочет унести нас и увлечь в высь.

На первый образ действий я решусь, если вы мне скажете, что эта особа создана, чтобы дать ему счастье чистое и истинное, что она окружит его заботами, устроит, упорядочит и успокоит его существование. Словом, если ему суждено найти свое счастье через нее, а я тому была бы помехой. Если его сердце – чересчур, может быть безумно, а может быть и разумно щепетильное – отказывается любить два разные существа, двумя разными способами; и что неделя, которую он провел бы со мной в течение какого-нибудь сезона, помешала бы ему быть счастливым у себя дома в течение всего остального года. Тогда я, клянусь вам, приложу все усилия, чтобы заставить его забыть меня.

Второй образ действий я предприму, если вы мне скажете одно из двух: или же что его семейное счастье может и должно идти об руку с несколькими часами чистой страсти и тихой поэзии; или же, что семейное счастье для него невозможно, и что женитьба или какая-либо похожая на нее связь была бы могилой этой художнической души, и, следовательно, надо во что бы то ни стало его от этого уберечь и даже помочь ему преодолеть помехи его религиозной щепетильности. Сознаюсь вам, что мои предположения приводят меня именно к этому. Вы скажете мне, ошибаюсь ли я.

Я думаю, что эта особа прелестна, достойна всякого уважения и любви, потому что существо, подобное ему, может любить лишь то, что чисто и прекрасно. Но мне кажется, что вы боитесь для него женитьбы, ежедневных оков реальной жизни, дел, домашних забот – словом, всего, что кажется столь далеким от его натуры и столь несогласным с внушением его музы. Я бы тоже боялась всего этого для него, но в этом отношении я ничего не могу ни утверждать, ни сказать решительного, потому что есть много сторон, с которых я его совсем не знаю. Я видела лишь ту сторону его существа, которая озаряется солнцем.

Итак, вы в этом отношении выясните, что мне надо думать. Для меня в высшей