не забыла выпить, блин. Еще мне не хватало дебила какого от профессора родить, я где-то читала, что от старых мужиков часто неполноценные дети получаются…

Так вот я и живу: в одной руке всегда банка с какими-то пилюлями, в другой – сигаретка с ментолом.

– Солнышко, ну я-то тебя хорошо знаю… Влюбилась, что ли?

Черт. Я потянулась за пепельницей и длинным рукавом нового бархатного платья задела тонконогий фужер с водой. Он опрокинулся, но хорошо хоть не разбился – ресторан был дорогой, Ада пригласила.

– Да нет, какое там… что ты! Влюбленность, она требует продолжения и, само собой, должна перетекать в физическую близость, а куда мне-то, творению Франкенштейна?! Спать со мной имеет право только мой создатель…

У меня была милая привычка вот так запросто говорить о тяжелых для меня вещах. Но только с сестрой.

– Ну, ну… Началось опять!

Сестра нежно посмотрела на меня.

– Лисенок, ты безупречна! Вон как на тебя мужики пялятся!

– Угу. Пусть пялятся, они и на тебя пялятся…

В ответ Ада снисходительно и самодовольно разулыбалась.

– Но здравый смысл в твоих словах все же есть. Мужчины и должны на нас пялиться. Флирт – это прекрасно, это святое дело для поддержания себя в тонусе, а серьезный роман – это тебе ни к чему. Профэ-э-эссора обижать нельзя!

Вот оно как! Ха!

Конечно, нельзя. Как бы сестра меня ни жалела и ни любила, мои отношения с ним были для нее более чем выгодны: типа пристроила проблемную родственницу, а самой спать стало куда спокойней. Я все это прекрасно понимала, но чувство безмерной благодарности к ней от осознания этого факта у меня до сих пор нисколько не уменьшилось.

Аде было сорок с маленьким хвостиком.

И подавляющему большинству «наших» клубных баб – тоже за сорок. Но ей, никогда и ничем не занимавшейся для поддержания формы тела, каким-то сверхъестественным образом до сих пор удавалось выглядеть просто сногсшибательно!

Ада была очень худой, но не противно костлявой, а такой, что называется, «во французском стиле»: особенный шарм острых коленок и локтей, небольшой, но заметной груди и красивой осиной талии. У нее даже целлюлита до сих пор почти что не было, уж я-то точно знаю!

Замужем моя Ада так толком ни разу и не была, по юности родила от любовника единственного своего ребенка, работая достаточно востребованным дизайнером, давно обеспечивала себя сама, а для души и тела предпочитала мужчин существенно моложе себя.

Я ловко соскочила с темы влюбленности и начала развивать тему тетушек из клуба: дуры, стервы, деньги некуда девать, бла-бла-бла.

Про Кипр, конечно, пока ни слова.

Чувствую – сейчас не надо…

Не понравится ей это.

…Я боготворила сестру всегда, с самого детства.

Хоть мы и не были родными, не росли в одном доме, но летом на даче наших общих бабушки и дедушки я могла ее часто видеть, и это время было таким счастливым для меня!

А в свете последних событий, так и вообще говорить не о чем.

Я была у нее в неоплатном долгу, ведь это именно она вытащила меня из липкого мрака!

Я могла бы отдать ей все: шелковое платье, любимые духи, родительскую квартиру, профессора…

Но вот только почему-то сейчас мне совсем не хотелось делиться с ней этим хрупким, пока еще совсем безосновательным, тем, что едва уловимо трепыхалось между мной и Платоном.

Просто у меня давно уже не было ничего своего.

Прошлое – закрытая книга.

Настоящее – путь от точки А до точки В.

А о будущем я вообще предпочитала не думать.

Даже моя задница теперь принадлежала не мне.

А это новое, то, что пугливо пряталось в самой глубине, – это было только мое…

19

Если еще до свадьбы, а точнее, до встречи с Машей в моей хаотичной и нерегулярной половой жизни и появлялись время от времени девушки, то затем, поставив условную точку в виде штампа в паспорте, я словно прекратил для себя отдавать этот надуманный долг обществу с его навязанными представлениями, что такое – норма, а что – нет.

У меня есть жена, и это норма…

Разве нет?

А раньше…

Не то чтобы мне с девушками молодыми-здоровыми когда-то совсем не нравилось ЭТО делать. Нравилось, наверное, но существенно больше в своих фантазиях о них, чем в реальности.

А в подавляющем большинстве случаев (кроме первой, романтичной и несчастливой любви) у меня оставалось устойчивое ощущение некой неудовлетворенности, что ли… так, как будто бы они, женщины, может, и способны дать мужчине существенно больше, но по неизвестным мне причинам жадничают, а потом еще и начинают ставить этот самый половой акт во главу угла, пытаясь использовать в каждом чихе и вздохе тот факт, что мы теперь «не чужие люди».

И даже количество времени, проведенного в итоге вместе (ночь, неделя, месяц), никак не сказывалось на модели поведения, которую все они незамедлительно начинали включать после ЭТОГО.

Я чувствовал себя так, как будто я теперь постоянно что-то должен.

На меня часто обижались, приятные уху женские интонации и смех быстро разбавлялись визгливыми бабьими нотами, я не должен был много курить, не должен был крутить головой по сторонам, не должен был пропадать больше чем на несколько часов, меня пытались контролировать, лечить и учить, давали советы, читали морали, дарили ненужные вещи, оставляли мне свои расчески и помады, постоянно намекали на сложности с деньгами, тащили на скучные концерты и выставки и ничего нового, того, что я не знал о жизни до этой встречи, не предлагали взамен!

«Другое» я попробовал случайно, по пьянке, было мне тогда лет двадцать.

А в большинстве случаев так оно ведь и бывает, что случайно…

Ну, я не беру в расчет всех тех, кто целенаправленно едет в Москву свою жопу продавать, – это все не из моей пьесы.

Не буду лгать, что так уж и понравилось с первого раза, но это было другое, принципиально иное ощущение себя.

Манящая тайна, химера бессознательного.

Сначала меня обуял дикий ужас от содеянного, он длился день, еще неделю, а потом, как-то незаметно, в мою жизнь пришел и «следующий раз», и я стал воспринимать этот факт для себя если и не «нормально», то вот как-то без излишней драматургии, хотя, конечно, и молчал об этом в тряпочку.

Секс – он и есть секс, и ничего более.

Нет, когда я ухаживал за девушками, все это тоже было не ради стихов под луной.