class="p1">Цель во всех моих действиях была ровно такой же, как и у любого кобеля в самом расцвете, – затащить их побыстрей в постель!

Да, если честно, не так уж и много было у меня женщин…

Я никогда не был по-настоящему настойчив и напорист с ними, если у меня и просыпался азарт охотника, то только после изрядного количества выпитого алкоголя.

Но вот это новое, темное, унижающее и очищающее одновременно, стирающее все мои прежние представления о сексе, с каждой новой пустой бабой бередило мое нутро все ярче и сильнее.

Просто женщина, чисто физически, не могла мне дать такие обостренные, на грани истерики, эмоции.

После своего второго однополого сексуального опыта я собрался с духом и объявил сам себе, что я гей.

И потом темное стало выигрывать почти каждую битву.

Я не состоял ни в каких сообществах, редко посещал тематические заведения, но это все оттого, что я одиночка по натуре.

Но мысли, как известно, материальны, поэтому партнеры естественным образом находились сами.

Как я уже сказал, сначала это был чисто секс, всегда в сопровождении алкоголя и легких наркотиков.

А потом пришло чувство.

Его и Машу я встретил с разницей в один месяц, но первым был он, тот, кто до сих пор не хотел меня отпускать.

20

Похоже, я несколько недооценивала отношение ко мне Николая Валерьевича…

Мужчины зрелого возраста привлекательны тем, что они не строят никаких иллюзий, не произносят бесконечное: «Любишь?», не клянутся жизнью, что любят сами, и философски понимают, что во взаимосвязи двух людей произойти может всякое.

Хотя, может, зря я так обобщаю, ведь близко, в быту, мужчину зрелого возраста я знаю только одного.

Когда-то был еще один, но то был мой отец…

Если у профессора и были какие-то пожелания насчет нашего совместного житья-бытья, то все они связаны с четкими и простыми вещами: он не любил, когда я где-то задерживалась по вечерам (потому что не хотел ужинать один), не любил, когда я плохо считала деньги (потому что сам всегда планировал каждую мелочь), не любил, когда я вульгарно выражалась, громко смеялась или чрезмерно флиртовала с его такими же немолодыми, пропахшими валокордином друзьями.

Но, с другой стороны, он прекрасно понимал, что, если я задерживаюсь, это еще не повод для ревности!

Умная девушка и средь бела дня при желании и повод, и место найдет, а меня он дурой никогда не считал.

Он также понимал, что и деньги его не являются для меня единственным мотивом для сохранения отношений.

В своей прошлой жизни я самостоятельно и с лихвой удовлетворяла все свои амбиции в финансовом плане, и он об этом должен был помнить.

А когда мы оставались наедине, мои крепкие выражения ему, похоже, даже нравились, возбуждали они его, что ли… И он вмиг молодел лет на двадцать и даже подыгрывал мне, называя половые органы так, как они и называются на самом деле, а не в медицинской энциклопедии.

От законной-то супруги он вряд ли когда-либо слышал такое!

А тут этакая Элиза Дулитл, последняя ниточка к юности, в которой и ему самому пить, курить и материться было столь же естественно, как дышать.

В общем, если я и цеплялась за профессора, как за спасительный якорь, так это только в первые месяцы моей «новой» жизни, что было вполне себе объяснимо…

Когда я переехала от Ады к нему в квартиру на Пятницкую, у нас быстро закончилась страсть и начался быт, пусть не тяжкий и не очень для меня обременительный, но тем не менее в мою жизнь вошли обязательства, и, само собой, они также вошли и в его жизнь!

Но если его обязательства перед семьей были долгом, то обязательства передо мной ему, скорее, были в радость.

Он всегда был скуп на красивые слова и объяснения, но я чувствовала, что это именно так: я – роскошь, я – радость!

Да, он никогда не осыпал меня деньгами, подарками и цветами, но к любой моей просьбе внимательно прислушивался и почти всегда исполнял.

А я и не наглела, зачем?

Больше, чем он дает мне, он вряд ли смог бы кому-нибудь дать.

У каждого мужика ведь тоже есть свой потолок.

И еще я прекрасно понимала, что я для него в общем и целом заменима.

Влюбленность пациентки в доктора – классика жанра.

Вон их, полным-полно, резаных-перерезаных, а в половине случаев – одиноких женщин, валяются на койках его клиники, и почти для каждой из них он царь и бог!

Но и у меня все же имелись кое-какие козыри перед остальными.

Во-первых, у меня хорошее образование. Свой диплом МГУ я, конечно, мужикам в нос никогда не совала, но все-таки уровень интеллекта, как ни крути, ими легко считывался.

Во-вторых, я достаточно продолжительное время своей жизни была самостоятельной и материально ни от кого не зависимой.

И хотя я прекрасно отдавала себе отчет в том, что в силу определенных обстоятельств всего этого уже не вернуть, чувство собственного достоинства у меня еще оставалось в избытке, а зрелых и неглупых мужиков это более чем привлекает.

Ну, а в‐третьих, я была для него идеальной моделью.

От слов «жертва» и «донор» меня не так давно избавила одна бойкая психолог.

Ну, почти избавила.

«И ведь ничто не мешает вам и самой пойти работать!» – подытожила она.

«Мотивация?» – ответила я.

Она промолчала.

Кинула на меня короткий, удивленный взгляд и аккуратно собрала со стола свои бумажки с тестами.

Ее оплаченное время к тому моменту уже вышло.

После того как я внесла клубу деньги за Кипр (Николай Валерьевич все же открыл волшебный сейф, выдал мне необходимую сумму, и в банк идти не пришлось!), что-то у нас в доме переменилось.

Похоже, он начал переживать.

Нет, он, конечно, ничего не говорил вслух, но паузы, паузы…

Они и раньше часто возникали между нами, но они были такими… пустыми: он думал про свое, я – про свое. Таким образом, мы могли перемолвиться за завтраком или ужином лишь парочкой ничего не значащих фраз.

Но теперь, после моего фактического подтверждения ехать и его фактического подтверждения дать на это добро, паузы стали со смыслом.

Давящая нас обоих недоговоренность, не имеющая под собой ничего конкретного, – вот что получилось теперь.

Как бы я ни была скупа на чувства к нему и бессердечна, как бы ни был он сдержан и закрыт внутри себя, теперь это явственно ощущалось между нами.