Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Поделом ему, — заметили некоторые из стоявших во дворе, — зачем суётся в подобное общество.
— Разве он не будет жаловаться? — спросил Харикл.
— Жаловаться на побои, нанесённые во время игры? — сказал один. — Он и не подумает об этом. А слышали ли вы, — продолжал он, — что вчера осудили Ктезипа?
— Да, — вмешался другой, — его или, вернее говоря, его отца присудили к уплате двух тысяч драхм за сущий вздор.
— Какой это Ктезип? — спросил Харикл, и многие, не знавшие ещё этой новости, подошли поближе к говорившим.
— Сын Ктезия, — отвечал первый. — Вы, конечно, слыхали про то весёлое общество, которое известно всем своими беспрестанными ссорами и драками, за что и получило название трибаллов[64]? Ктезип принадлежит к нему.
— Так за что же его осудили? — продолжал спрашивать Харикл.
— За вздор, — уверял снова второй, — за простую шутку, весьма простительную молодым людям, находящимся под влиянием вина.
— Нет, — сказал третий, — шуткою назвать это никак нельзя. Я отлично знаю, как всё происходило, и был сам свидетелем возмутительного поведения этих молодых людей у диетета[65]. Хороша была бы у нас общественная безопасность, если б подобные вещи оставались безнаказанными.
— Расскажи же нам, пожалуйста, — сказал Ктезифон, — кто жаловался, и вообще, в чём состояло дело.
— Зовут его Аристофоном, — ответил тот, — никто про него не скажет дурного слова. Ещё раньше, будучи в походе, он пожаловался однажды стратегу[66] на грубое и непристойное поведение Ктезипа, чем и навлёк на него наказание. С тех пор отец и сын преследуют его своей ненавистью. Недавно, в сумерках, Аристофон с своим другом отправился прогуляться по рынку. Здесь повстречался с ними совершенно пьяный Ктезип, который, завидя своего врага, стал ворчать себе под нос какие-то непонятные слова. Он шёл в Мелиту, где, как оказалось впоследствии, собралось на попойку несколько человек из его общества, в том числе и его отец. Ктезип объяснил им, что представляется удобный случай наказать Аристофона, и все вместе они отправляются на рынок. Между тем Аристофон уже возвращался с прогулки, и они встречаются с ним почти на том же самом месте. Тогда двое из них хватают его спутника и держат, а Ктезип, его отец и ещё третий бросаются на несчастного Аристофона, срывают с него одежду, валят в грязь, бьют и топчут его ногами, произнося при этом самые грубые ругательства, и вот, в то время как он лежит в совершенно беспомощном состоянии, Ктезий становится перед ним, крича, как петух после победы, и вместо крыльев махая руками. Затем все удаляются, унося с собой и его одежду. Прохожие подняли несчастного, он был в таком жалком положении, что пришлось обратиться к помощи врача.
— Да, — воскликнул Харикл, — если это называть шуткой, то насилия не существует.
— Ну вот, — возразил молодой человек, который прежде играл роль защитника, — надо принять во внимание, что он был пьян; и мы живём ведь не в Митилене[67], где Питтак[68] причислил опьянение к увеличивающим вину обстоятельствам. Я знаю много молодых людей из весьма уважаемых семейств, которые часто имели драки из-за гетер и хорошеньких мальчиков, что же касается брани, то много ли найдётся таких, которые бы не называли друг друга шутя автолекитами[69].
— Да, но разве это заслуживает похвалы, — продолжал рассказчик, — впрочем, если бы хмель и мог служить им извинением, то поступок их является ещё более возмутительным вследствие их последующего поведения. Естественно, что Аристофон подал жалобу на нанесение ему побоев. Когда дело должно было разбираться у диетета, он просил меня и ещё некоторых друзей своих присутствовать при разбирательстве. Вызванные в суд заставили ждать себя очень долго. Только к вечеру явились отец с сыном и ещё некоторые из их общества и то только для того, чтобы насмеяться над святостью суда. Не возражая на жалобу, отказываясь даже прочесть письменные показания свидетелей, они всё время глумились самым пошлым образом. Они приводили нас поодиночке к алтарю и требовали присяги или же сами писали показания о таких вещах, которые не имели ни малейшего отношения к делу. Если после такого недостойного поведения, такого поругания законов не последовало бы наказания, то где бы можно было найти защиту против оскорблений всякого рода?
— Ты прав, — сказал красивый молодой человек, пришедший из комнаты, чтобы послушать рассказ. — Я сам не прочь повеселиться, и отчего же не поспорить иногда из-за хорошенькой женщины, но с такими буянами, как эти трибаллы, я не желал бы иметь ничего общего. Я знаю давно Ктезипа, он был самым грубым, самым необузданным мальчишкой в школе Гермипоса, где за свои скверные проделки ему приходилось часто отведывать учительских розог.
При имени Гермипоса Харикл взглянул на говорившего.
— Клянусь собакою[70], ведь это Лизитл, — вскричал он и поспешно подошёл к нему.
— Харикл, — воскликнул тот с удивлением, — ты здесь? С которых пор?
— Я возвратился вчера из Сиракуз, — отвечал Харикл.
— Приветствую тебя, друг детства, — сказал Лизитл. — Мы отпразднуем приезд твой знатным пиром; ты сегодня мой гость.
— Благодарю тебя за приглашение, но я не могу воспользоваться им; я обещал уже обедать сегодня у моего благородного друга, у которого теперь живу.
— Ну, так приходи завтра, — сказал молодой человек, — дай руку в знак согласия.
— С удовольствием, —