* * *

Мне не терпелось поскорее добраться до дома и перечитать письмо повнимательнее, потому что я все еще не решила, что делать. Но если отправляешься с бабусей по магазинам, приходится смириться с тем, что она не успокоится, пока не поговорит с каждым встречным. Поход домой из мясного магазина занимает у нас с ней сорок пять минут вместо положенных десяти, и все это время в уголке полиэтиленового пакета собирается кровь с отбивных. У почты встретили Крошку Джима в кепке и шарфе. Поговорили об операции, которую перенесла Рини Мэтер. («Когда ее выносили санитары, она была вся белая — вот как этот конверт. Сам видел, честное слово!») Затем он рассказал нам обо всех своих болячках. (С чего он решил, что мне интересно знать про его простатит? Зато бабуся слушала с большим любопытством.)

Потом у библиотеки мы застряли с Мусорщиком — местным нищим, получившим это прозвище оттого, что все время роется на городской свалке. Он крутился на месте, выманивал у прохожих мелочь и постоянно сплевывал.

— Как жизнь? — спросила бабуся самым радостным тоном.

Я никогда не могла разобрать, что говорит Мусорщик, поэтому оставила их беседовать, а сама пошла проверить, не появился ли новый роман Мэри Уэсли. Не появился. Когда я вернулась, Мусорщик с громким лаем ползал на карачках, а бабуся покатывалась со смеху. Черт знает что все это должно было значить. Я не стала спрашивать и поспешно оттащила от него бабку.

— Такой юморист, — сказала бабуся, промокая глаза платочком.

— Юморист, ага! Старый мерзкий извращенец, — пробормотала я, но она как раз решила высморкаться и меня не услышала.

Мы уже вышли на финишную прямую, но тут нам попался мистер Роуланд — новый викарий. Не знаю почему, но при встрече со священниками мне всегда становится стыдно, а потом становится стыдно за то, что мне стало стыдно. Да, знаю: я не хожу в церковь, но, с другой стороны, я и особо не грешу. Ну, по крайней мере, не то чтобы мои грехи были заметны на фоне мирового зла.

— Как приятно вас видеть! — закричал он через дорогу таким тоном, будто и в самом деле обрадовался. Бабуся расплылась в улыбке, а священник подбежал к нам и принялся расписывать, как трудно привыкать к службе в новом месте. Потом рассказал о больной коленке миссис Роуланд. Еще в молодости, во время игры в хоккей, она расшибла колено, но потом вроде все прошло. А недавно полезла на стремянку снять паутину с потолка и упала. Вот теперь все время болит. Бабуся качала головой, ахала, а я прислонилась к стене и тупо уставилась в пространство. Фонарные столбы были украшены кашпо с цветами. Долго они тут не провисят.

В конце концов священник вспомнил, что ему пора бежать, и убежал. Откуда у него столько энергии? От Бога, наверное. Бабуся с умилением посмотрела ему вслед.

— Вот ведь хороший человек. Не то что мистер Шэнкланд! То с гитарой, то с бубном! Черт знает что. Неудивительно, что он долго не продержался. Выдумал же хлопать в церкви! Кажется, он потом уехал куда-то за границу?

— В Суррей. Мама, мистер Шэнкланд уехал, чтобы основать харизматическую группу в Фарнеме. Ты сама мне об этом говорила.

— Никогда я такого не говорила. Ты уверена, что он отправился в Суррей? Кто же тогда уехал в Японию?

— Откуда я знаю? — Я втащила ее на ступеньку перед входом, потом завела в дом и закрыла дверь. У меня было такое чувство, будто я только что пробежала марафонскую дистанцию. — Я поставлю чайник. Давай сюда пальто.

Я вытащила письмо из ящика стола и понесла его на кухню — перечитать, пока закипает чайник.

Раньше считалось, что для всех заинтересованных лиц будет лучше, если связь между приемным ребенком и его настоящими родителями будет разорвана полностью. Родителям гарантировали, что дети ни при каких обстоятельствах не получат доступа к регистрационным книгам и не узнают их фамилии. В современном законодательстве отразилось понимание нужд и желаний приемных детей. Несмотря на то что с момента усыновления ребенок становится полноправным членом новой семьи, в то же время за ним остается право получить сведения о своих настоящих родителях.

Однако усыновленные до 12 ноября 1975 года обязаны предварительно получить разрешение на доступ к регистрационным книгам. Такая поправка сделана в связи с тем, что до 1975 года и генетические родители усыновляемого, и его приемные родители полагали, что ребенок никогда не узнает о своих настоящих родителях. Кроме того, дети, желающие найти своих настоящих родителей, должны понимать, что их действия могут иметь серьезные последствия как для них самих, так и для других граждан.

Таким образом, если усыновление произошло до 12 ноября 1975 года, вам придется переговорить с нашим консультантом, прежде чем вы сможете получить более подробную информацию относительно ваших настоящих родителей.

Кое-что в этом письме меня озадачило. Какие последствия? И кто эти «другие граждане», имеющие отношение к моим поискам настоящей матери? Запрос в комитет по усыновлению ничего не дал. Единственное, что они смогли сообщить, — «ваша регистрационная карточка находится в секции 1», а это значит, что в секции два они ничего про меня не нашли. Но Джесси Пилкингтон, скорее всего, понятия не имела, что существуют регистрационные книги. И откуда ей было об этом знать? Ей пообещали, что никто ничего не узнает. Она отдала им меня — и все. В самом деле, я свалюсь как снег на голову. Стоп, главное — слишком много не думать. Если все время просчитывать мельчайшие последствия всего, что собираешься сделать, то, во-первых, ничего не сделаешь, во-вторых, окончательно двинешься. Лучше тогда вообще накрыться одеялом и уползти далеко-далеко.

Я засунула письмо в поваренную книгу и убрала ее в шкаф.

— Филлис Хитон сделали гистерэктомию, я тебе говорила? — Бабуся игралась с кусочком тоста, оставшегося с завтрака. Одному Богу известно, где она его нашла.

— Мама, ты перепутала. Ей делали гастроскопию.

— Бедняжка, никак не может с этим смириться, — продолжала бабуся, будто не слышала меня. — Уверяет, что ничего такого ей не делали. Да, некоторые считают это позором. Человек не ведает, что его ждет, — философски заметила она и вгрызлась в тост, как голодный пес.

И тут я посмотрела на амариллис.

— Мама, что с цветком?

Длинный зеленый стебель, а там, где раньше красовались два красных граммофончика, пустота. Сам же горшок стоял не посередине подоконника, а спрятался за штору. Нетрудно догадаться, кто это сделал. Я перегнулась через стол и вытащила цветок на середину.

— Мам! Мама, посмотри мне в глаза. Куда делись цветы? Что с ними случилось?

Бабка неловко хихикнула:

— Я задергивала шторы… Видать, зацепила. Они и отвалились. Ничего страшного, выправится.

— Как это он «выправится», если ты оторвала все бутоны? Нет, ну вообще уже! Невозможно придать этому дому человеческий вид! То ты, то Шарлотта со своими журналами и шмотьем по всему полу. Сколько ни просишь класть на место — все без толку! И ты туда же! Какого хрена я читаю долбаный «Дом и сад», если ты ломаешь мои цветы и прячешь куски тостов по всему дому?