Бабуся виновато уставилась на диван.

— Господи! Только не говори, что ты опять все вымазала маслом! — Я принялась отшвыривать диванные подушки одну за другой в поисках запрятанного тоста, но нашла совсем не тост, а цветочки амариллиса: сплюснутые, похожие на сдувшиеся воздушные шарики, изорванные, у основания перевязанные скотчем. Не в силах сказать ни слова, я предъявила их бабусе.

— Мы все поправим, — сказала она не слишком уверенным тоном. — Приклеим на место, и дело с концом.

— Нет, мама. Ничего уже поправить нельзя. — Лепестки отвалились, я сжала их между ладонями, радуясь приятному холодку, радуясь тому, как цветочки превращаются в ничто. На руках остались красные пятна, как стигматы. Бабуся в ужасе на меня смотрела. Я глянула туда, где было спрятано письмо. — Не все на свете можно исправить.

* * *

В этом доме никакой личной жизни! Моя мама, видимо, мне назло повесила телефон на стене в коридоре — таком узком, что два средней полноты человека едва разойдутся. Поскольку тут нет места даже для стула — не говоря уже о креслах, о которых она мечтает, просматривая каталоги, — мне приходится сидеть на ступеньках. Холод тут собачий, не понимаю, зачем нам вообще холодильник. Можно смело хранить молоко на коврике у двери. Пластинка, прикрывающая щель для писем, разболталась и хлопает от малейшего ветерка. Мамуся никак не соберется ее починить (все ждет мужчину ее мечты, который придет и все сделает; ага, мечтать не вредно). Кроме того, из коридора слышно все, что говорят в гостиной, и наоборот. Короче, приятного мало. Все! Надоело: на день рождения обязательно выпрошу сотовый.

Можно было бы, конечно, позвонить из телефона-автомата. Но с моим везением либо у меня не окажется достаточно мелочи, либо монетки застрянут, и даже если с деньгами все будет в порядке, рядом с будкой обязательно встанет какой-нибудь придурок и будет подслушивать. И вообще, не хочется изливать душу в вонючей железной коробке.

Набирая номер, я слышала, как мама опять ругается на бабушку — из-за какого-то дурацкого цветка. Можно подумать, все мы помрем без ее цветов. Я стянула с крючка бабушкин шарф и обмотала его вокруг шеи. Шарф пахнет духами «L'Aiment» от Coty.

Брынь. Брррынь. Щелк.

Пол. Алло!

Я. Привет.

Пол. Э… Привет.

Я. Это я, Шарлотта, я тут…

Пол. А, да… Шарлотта…

Я. Да…

Пол. Я собирался тебе позвонить.

Я. Нашел, что хотел?

Пол. Чего?

Я. Фильм. Твой отец сказал, что ты поехал в Болтон.

Пол. А, да. Верно. Купил «Гордость Англии» — двадцатка лучших голов за последние десять лет. Комментирует Дэвид Бэкхем. Я еще не смотрел.

Я. Звучит заманчиво. Слушай, когда посмотришь, дашь мне?

Пол. Ха! Это тебе не девчачий фильм о — о чем там они бывают? — о косметике!

Я. Да ладно тебе. Кстати, не хочешь встретиться как-нибудь? Если только…

Пол. Ну, как-нибудь, конечно. Короче, я тебе позвоню… договоримся. Может, на следующей неделе. Если время будет. Идет?

Я. Ладно. Отлично. А-а…

Пол. Я позвоню.

Я. Пол!

Пол. Чего?

Я. Крисси — это кто?

Пауза, щелчок, гудки.

Открылась дверь в гостиную. Вышла бабушка. Все платье у нее в крошках.

— Филлис Хитон сделали гистерэктомию, — грустно проговорила она и опустилась рядом со мной на ступеньку.

Я сняла шарф и набросила его на плечи нам обеим. Хотелось плакать.

— Не все на свете можно исправить, — прошептала она.

* * *

— Я бы на твоем месте ни за что не стала с этим связываться, — сказала Сильвия, поворачиваясь вправо-влево на крутящемся стуле.

Есть у нее такая привычка. Когда-нибудь она так закрутится, что улетит в космос. Я сидела в учительской, вырезала из бумаги нарциссы — надо тридцать штук. Шестой класс смотрит по телевизору научно-популярную программу, и в кабинете так темно, что они все равно не заметят, на месте я или ушла. Сильвия, как ни странно, страшно мне обрадовалась.

— Что, если им нужен твой костный мозг?

— Что?

Сильвия посмотрела на меня как на умалишенную.

— Ты что, новости не смотришь? Если вдруг обнаруживаются родственники, о которых ты и не подозревала, им всегда нужен твой костный мозг, или почка, или еще что. И тебя же будут считать негодяйкой, если не согласишься. И об этом говорят не только по телевизору. На прошлой неделе я читала в «Уиминс Оун» про одну женщину. Она понятия не имела, что у нее есть брат-близнец, и тут он пришел к ней и потребовал ее почку. Нет, слишком большой риск. Я бы на твоем месте, Карен, ни за что в это не впутывалась.

«Спасибо, Сильвия, — подумала я. — Беседы с тобой просто драгоценны. Ты помогла мне принять решение. Я найду свою настоящую мать во что бы то ни стало».

И тут в кабинет вошел директор — принес Сильвии письмо отпечатать. Секретарша сделала стойку, как собака, почуявшая дичь.

— Мистер Фэрброзер, как вы думаете, — начала она, не обращая внимания на мое недовольство, — стоит Карен попробовать разыскать своих настоящих родителей?

Надо отдать ему должное: мистер Фэрброзер даже глазом не моргнул. Видимо, он уже привык к выходкам Сильвии: он-то с ней общается все время, тогда как мы только на переменах.

— Мне кажется, я не имею права вмешиваться в чужие дела, — сказал он, кладя письмо на стол. — Не могли бы вы послать это после занятий родителям Гэвина Кроссли? Надо с ними поговорить. Дарилу Макинсону пришлось накладывать швы. — Он обратился ко мне: — Да, это очень серьезно. Никому не пожелаешь оказаться перед таким выбором.

Он улыбнулся и вышел.

— Бедняжка! — объявила Сильвия, как только дверь за директором закрылась.

Это она вздыхает потому, что ему сорок — может, даже пятьдесят, — и он все еще не женат, всю жизнь жил с родителями, пока они не умерли, и теперь так и живет один в огромном доме на Каслтон-роуд — ходит, наверно, по пустым комнатам. Почему, спрашивается, он не купит маленький домик? А еще, может быть, он гей, только не сознает этого, а ведь в наши дни никто не видит в этом ничего страшного. И лысеет уже, несчастный. Рассуждения Сильвии о нашем директоре я слышала бессчетное количество раз. На самом деле он неплохой человек и хороший начальник. Ему, должно быть, трудно: все-таки женский коллектив — очуметь можно. Он всегда с пониманием относится, когда мне из-за бабуси приходится взять отгул. На Рождество он покупает всем нам подарки: недорогие, конечно, но главное — не подарок, а внимание. В прошлом году он подарил всем кактусы. Сильвии — маленький и толстенький, весь в длинных колючках. А мне — высокий и какой-то волосатый, в пушинках, похожих на бешеных пауков. Кактусы мне не нравятся, они считаются слишком заурядными. В «Инспекторе Морсе»[13]вы никогда не увидите кактусы на окошках. Я поставила подарок мистера Фэрброзера на кухонный подоконник за глиняный горшок с чесноком. Выкинуть не решилась: это было бы невежливо.