«Зачем? — непонимающе спросил я. — У них же свои есть».

«Крайнее — по пути».

«Хм… — подобных нюансов моя память не сохранила. Глупость какая — это же ни разу не гигиенично! А вдруг у хозяина крайней ячейки какая-нибудь кожная болезнь? Или вообще ВИЧ? Хотя тут о таком, небось, еще и не слышали… И как мы только жили в 80-х? С другой стороны, не заморачивались всякой чушью — и ведь нормально все было… — Ну, как скажешь…» — не видя причин для спора, я шагнул к середине шкафчика, сунул в ячейку тюбик зубной пасты и щетку в пластмассовом футляре. Затем взял из каждой стопки по полотенцу, задумался, какое и них для рук и лица, а какое для ног.

Полотенца оказались абсолютно одинаковыми. Пожав плечами, я развесил их в шкафчик наобум.

«Не хочешь, кстати, отдать мне контроль? — спросил тут Младший. — Ты притормаживаешь».

«Прям заметно?» — нахмурился я.

«Со стороны, наверное, нет. Мне — заметно».

«В любом случае — как раз собирался, — заявил я. — Рубашку свою сам будешь стирать, — я повернулся к раковинам. — Где тут мыло?»

«Шутишь?»

Мыла не наблюдалось.

«У нас есть в чемодане, — поведал мне младший. — Ты почему-то не взял вместе с щеткой и пастой, я подумал — специально, чтобы не сперли».

«А могут?»

«Так-то кому оно на фиг сдалось? Просто из баловства… Или чтобы гадость сделать… Короче, могут. Но всегда можно взамен чужое взять».

Этого нюанса — насчет круговорота мыла в туалете — я тоже не помнил.

«Ладно, забирай контроль и пошли за мылом», — вздохнул я, и в этот момент из приоткрытого окна до нашего слуха донесся сигнал горна:

Бери ложку, бери хлеб и садися за обед…

Бери ложку, бери хлеб и садися за обед…

Слова, понятно, не звучали — один лишь гулкий трубный глас — но немудреный речитатив всплыл в моем мозгу сам собой. Почему «садиСЯ»? Наверное, просто чтоб в размер ложилось.

К слову, о горне — это, конечно, была запись, транслируемая из радиорубки. За все годы, что я ездил в «Полет», живой горнист там играл всего однажды, еще в конце 70-х. Ходил от корпуса к корпусу и дудел. Мне тогда лет семь было, и этот чувак с украшенной алым вымпелом золоченой трубой казался мне нереально крутым, а его сигналы — одной из главных фишек лагеря. Я мечтал, что вырасту — и тоже так научусь. Когда уже на следующий год горниста заменили магнитофонной записью, моему октябрятскому разочарованию не было предела.

«Обед», — констатировал между тем Младший.

«Да, постирушка пока, по ходу, откладывается… — пробормотал я. — Эй, что ты делаешь?» — наш юный пионер зачем-то принялся натягивать многострадальную рубашку.

«В столовую с голым пузом не пустят», — пояснил он.

«Это понятно. Чистую надень!»

«На фига? Все равно же стирать!»

«Охота ходить в грязном?»

«Подумаешь, грязь…»

«Надень чистое, — твердо повторил я. — Или заберу контроль и сделаю это сам».

«На тебя так никаких рубашек не напасешься!» — буркнул Младший — но сдался.

Когда, приодевшись, мы вышли из корпуса, Вадим уже строил своих пионеров перед крыльцом. Десятью шагами правее разбирались по двое наши младшие соседи с первого этажа — третий отряд.

— Опять парами?! — недовольно заспорил кто-то из «миньонов» Михеева — сам Ант на этот раз грудью на амбразуру не полез.

— Вы в пионерском лагере, а не у бабушки на даче! — сухо отрезал вожатый. — И не парами, а в колонну по два! За ручки держаться никому не предлагаю!

Многие почему-то засмеялись — не знаю, что уж тут такого веселого прозвучало.

Яна Казанцева с Мариной, похоже, так пока в отряд и не вернулись, так что мне пары не досталось — что меня, собственно, вполне устраивало.

— Второй отряд, в столовую, за мной — марш! — скомандовал Вадим, возглавив строй.

Тут мне почему-то подумалось, что сейчас вожатый предложит нам зарядить какую-нибудь пионерскую песню или хотя бы речовку, но не случилось.

Если задуматься, «Полет» стоял прямо в лесу, просто где-то — скажем, у жилых корпусов — это была широкая поляна, ну а где-то — за тем же футбольным полем — почти девственная чаща. Вот и путь в столовую пролегал через довольно густой березняк — правда, по выложенной бетонными плитами, местами потрескавшимися, местами утонувшими в грунте и поросшими травой, дорожке. Малышом я здесь даже как-то чуть не заблудился. Отбился от отряда, потерял направление — и ушел в сторону. Уперся в пионерскую линейку, выскочил на нее, перепугался — вожатыми нам, мелким, было строго сказано, что это сердце лагеря и ступать на него можно только по команде, самовольно — ни в коем случае, все равно что святыню осквернить… В общем, со всех ног бросился назад… Так-то там пятачок двести на двести метров, не больше: с одной стороны корпуса, с другой — столовая, по бокам — та самая дорожка и упомянутая линейка, но впечатлений мне тогда хватило…

Столовая представляла собой деревянное одноэтажное здание — более чем просторное, запросто способное одновременно вместить всех октябрят и пионеров лагеря вместе с их вожатыми. Отрядам отводилось по длинному, помеченному соответствующим номером столу, составленному, в свою очередь, из плотно придвинутых один к другому столиков поменьше — каждый на четверых. С обоих торцов теоретически могло поместиться еще по одному едоку.

Наш стол оказался вторым справа от центрального входа в здание (имелись еще боковые, но ими почему-то традиционно пользовались младшие отряды). По жесту Вадима пионеры гурьбой ломанулись занимать места, мой же взгляд почти случайно наткнулся на чугунную раковину у стены. С двумя кранами — значит, возможно, с горячей водой!

«Надо руки помыть!» — решительно заявил я Младшему.

Тот недоуменно посмотрел на наши ладони:

«Так чистые же!»

«С какой стати чистые? За что только не хватались, начиная от клешни Михеева и заканчивая чемоданом!»

«Расскажешь мне потом подробнее про ваше будущее, — помедлив, пробормотал Младший. — Такое впечатление, что у вас там сплошь грязь да смертельные эпидемии!»

К раковине он все-таки поплелся, пусть и с неохотой.

Горячая вода в кране и впрямь была.

— Резанцев, где тебя снова носит? — сердито встретил нас Вадим, когда мы вернулись к отрядному столу, во главе которого и расположился вожатый.

— Руки мыл, — продемонстрировал ему Младший