Павильоне Алого Лотоса, когда Чу Ваньнин, собрав свои длинные волосы в высокий хвост и держа напильник в зубах, смазывал тунговым маслом детали будущего механического защитника.

Мо Жань тяжело вздохнул и кончиками пальцев слегка потер лоб.

Вдруг кто-то постучал в дверь.

— Ши Мэй?

На вошедшем изящном юноше были свободные белые одежды. Он нашел на столе место не занятое свитками и поставил поднос рядом с Мо Жанем, затем отодвинул свечу и ласково сказал:

— А-Жань, ты был так занят, что целый день не ел. Съешь что-нибудь.

— …Ладно.

Мо Жань горько усмехнулся, положил на стол развернутый свиток и ущипнул себя за переносицу, чтобы унять пульсирующую головную боль.

— Я сварил тебе куриный суп с женьшенем[102.3] и поджарил немного овощей и мяса, — Ши Мэй расставил по столу чаши, проверяя температуру каждой. — Все в порядке, все еще теплое.

Когда они начали есть, Ши Мэй заметил, что из-под ленты Мо Жаня выбилась и упала на лоб непослушная прядь. Растрепавшиеся волосы придавали его живому лицу выражение крайней усталости. Протянув руку, Ши Мэй убрал непослушную прядку ему за ухо.

— А-Жань.

— М?

— В тот день… ты ведь что-то хотел сказать мне?

В мыслях Мо Жаня была такая неразбериха, что целую минуту он просто молчал, а когда все же посмотрел на Ши Мэя, то спросил:

— Что за день?

Ши Мэй чуть прикусил губу и, опустив глаза, напомнил:

— В день, когда Небеса раскололись.

— …

— Ты сказал… перед тем, как ушел, чтобы помочь Учителю запечатать трещину, что, если сможешь вернуться, хочешь что-то сказать мне, поэтому… — с каждым словом голос его звучал все тише, а голова склонялась все ниже.

В отблеске свечей Мо Жаню показалось, что мочки ушей Ши Мэя немного покраснели.

Мо Жань долгое время просто смотрел на него, не в силах выдавить ни слова.

Он знал, что испытывает к Ши Мэю самую глубокую и нежную привязанность, но именно сейчас у него не было мыслей и желаний подобного рода.

Да, он в самом деле часто вел себя нагло и развратно, практически не ограничивал себя ни в чем, не боялся общественного осуждения и знать не хотел, что такое праведность и моральные принципы.

Но это не значит, что у него нет сердца.

— Прости меня, — после продолжительного молчания тихо произнес Мо Жань. — У меня тяжело на сердце. Думаю… сейчас не время об этом говорить. Я скажу тебе позже, ладно?

Ши Мэй вскинул голову и посмотрел на Мо Жаня. В его прекрасных глазах читалось удивление.

Мо Жань горько улыбнулся и, протянув руку, после небольшой заминки все же положил ее на голову Ши Мэя, чтобы погладить его волосы:

— Вечно веду себя слишком импульсивно. В последнее время случилось столько всего, слишком многие проблемы предстоит решить, и я… я не знаю, когда смогу взять себя в руки и навести порядок в делах. Боюсь, тогда я слишком поспешил.

Теперь теплый свет свечи падал на лицо Ши Мэя, и было видно, как сильно он побледнел.

— Импульсивно? — сделав многозначительную паузу, он усмехнулся. — А-Жань, в тот день наши жизни были поставлены на карту. Я был уверен, что те слова, что ты хотел сказать мне, ты давно продумал.

— Да, — Мо Жань нахмурился. — На самом деле в своем сердце я давно держал ту мысль, и это осталось неизменным, но…

— Но?

— …Сейчас не время…

Его спрятанная в длинном рукаве рука сжалась в кулак:

— Сейчас не время, Ши Мэй. Ты же не знаешь, насколько это важно. Я не хочу обсуждать это в спешке и в подобной обстановке… Я…

— Господин!

Внезапно в Зал Даньсинь ворвался один из служащих. Увидев Мо Жаня, который в последнее время занимался делами ордена, он поспешно склонил голову и поприветствовал его:

— О, молодой господин Мо.

Воспользовавшись перерывом в разговоре, Ши Мэй смог взять себя в руки, и на его бледное лицо вновь вернулся румянец. Он быстро откинулся на стуле так, чтобы снова оказаться в тени и спрятал руки в длинных рукавах, вернув лицу прежнее безмятежное и невинное выражение.

Мо Жань, не обращая внимания на перемену его настроения, поднял взгляд на вошедшего:

— В чем дело?

— За горными воротами[102.4] ожидает очень важный гость, поэтому я пришел, чтобы доложить о нем.

— Важный гость? – переспросил Мо Жань, — главы всех десяти Великих Орденов сейчас на горе Линшань. Откуда этот важный гость?

Похоже ученик был напуган или слишком взволнован встречей с высоким гостем. Залившись румянцем от волнения, сбиваясь, он, наконец, выдавил:

— Ох… Это великий мастер Хуайцзуй[102.5] из Храма Убэй!

— Кто?!

Несмотря на то, что сам он когда-то был Императором, заслышав это имя, Мо Жань так резко вскочил, что Ши Мэй испуганно шарахнулся в сторону.

— Мастер Хуайцзуй?

Подобная реакция Мо Жаня была вполне естественной, ведь мастер Хуайцзуй постиг все тайны духовного развития и являлся легендарной фигурой в мире совершенствующихся.

Этот человек давно уже достиг просветления и должен был вознестись. Однако в тот день, когда Небесные Врата распахнулись перед ним, он с поклоном отверг божественную благодать, сказав, что не может расстаться с бренным миром и отказаться от пожизненного служения, пока не искупит грехи молодости. Божественное сияние померкло, лотосы завяли, путь к вознесению закрылся для него. Облачившись в поношенные одежды монаха[102.6], мастер Хуайцзуй взял свой посох и ушел в мир, по доброй воле лишившись возможности стать бессмертным небожителем.

Отказавшись от вознесения, он отправился в Храм Убэй[102.7], где ушел в затворничество, чтобы предаться длительной медитации. Сто лет пролетели словно один день.

За это время в мире совершенствующихся его имя стало легендой, но тех людей, кто видел его воочию можно было пересчитать по пальцам одной руки.

В прошлой жизни Мо Жань перевернул весь мир заклинателей с ног на голову, наделав много шуму, однако ему так и не удалось встретиться с мастером Хуайцзуем. Монах был уже слишком стар и за год до того, как Мо Жань стал хозяином смертного мира, под весенним дождем он ушел в посмертную медитацию[102.8], достойно завершив свой долгий жизненный путь.

Мо Жань и предположить не мог, что после его возрождения, этот отшельник сам решит нанести ему ночной визит.

Множество мыслей в одно мгновение