– Не стоило дарить ему эту поездку. – И после удрученного молчания: это была благодарность за все хорошее, что он мне сделал.

К нам подошел врач. В белом халате и с папкой под мышкой. Запах у него был антисептический. (У него вообще не было запаха.)

Йоханн выбрался из кресла.

– Выше голову! – сказал врач. – Транспортировку он перенес нормально. – Врач пожевал нижнюю губу. – У него, однако, сильная зависимость от спиртного.

– Он алкоголик, – подсказал я.

– Его печень… как бы сказать… в плохом состоянии. Понимаете… как одна сплошная губка.

Йоханн виновато опустился обратно в пластиковое кресло.

– Когда мы сможем его повидать? – спросил я.

– Вам сообщат. Можете подождать здесь, пока вас не позовут.

Потом врач ушел. Я смотрел через стекло приемного покоя. Весь стол был усеян результатами анализов. Усатая медсестра раскладывала полученные от врача анализы и рентгеновские снимки Эрйылмаза, устроив при этом порядочный кавардак. Листки были красные, намного краснее, чем у других пациентов (если там действительно были листки других пациентов). Медсестра подняла один листок повыше, чтобы мне было лучше видно. Красный цвет обрывался где-то посередине, и остаток листа был пустой. Я не знал, как себя вести. Я знаком показал медсестре, чтобы она берегла документы, как собственную семью, как своих детей, как зеницу ока (я исполнил очень сложный жест). Медсестра дружелюбно кивнула. Она была предупредительной, порядочной медсестрой, которая наверняка не фотографировалась в голом виде. Эрйылмазу она бы понравилась.

– Господин Эрйылмаз пускал меня в музыкальный зал, потому что я не могу играть дома, – снова забормотал Йоханн. – Однажды он отвел меня в сторону и сказал, что если я и дальше буду опустошать холодильник, то скоро не смогу стоять на ногах.

Я промолчал. Это был разговор с самим собой.

– Он каждый день писал мне из Италии, какой я чудесный человек. Хотя какой с меня человек? Поеду на море и утоплюсь. – Он ударил себя по колену. – Мы должны были ему помочь. Нужно было пойти и отобрать у него водку! – Он с вызовом посмотрел на меня.

– Ему нравилось пить, – возразил я.

– Откуда ты знаешь, что господину Эрйылмазу нравилось пить так много? – Йоханн истерически засмеялся. – А, ну да! Он же пьет только из гигиенических соображений! Дезинфекция! Какая чушь!

Эрйылмаз, очевидно, всем говорил одно и то же.

– Неужели это произойдет? – спросил Йоханн, уже чуть не плача.

– Что произойдет?

– Господин Эрйылмаз действительно умрет?

– Да, – сказал я, чтобы сделать ему больнее. Йоханн Ферри – мальчик из музыкального зала. «Светлая голова, только немного полноватый». Из-за него Эрйылмаз полетел в Италию. Из-за него – и из-за меня. («По вам уже дурдом плачет, метельщик. Убирайтесь-ка на остров».) Желудок судорожно сжался.

– Для тебя господин Эрйылмаз тоже наверняка сделал много хорошего.

Я кивнул.

– Знаешь, какие фигуры были у женщин пятьдесят лет назад?

Йоханн уязвленно прошептал:

– Ты себя так ведешь, будто тебя это вообще не волнует.

Прошло четверть часа. Потом я сказал:

– Думаю, нам надо пойти к нему.

– Может, подождем еще? Вдруг мы помешаем врачу. Может, он сумеет помочь господину Эрйылмазу.

– К черту врача. Идем.

Мне не хотелось идти одному.

– Нет, не надо, Франц, пожалуйста. – Он захныкал.

– Эх, чтоб тебя! Ну и чем мы ему поможем, сидя здесь?

Йоханн и бровью не повел. Мы прождали еще целую вечность, пока придет врач или кто-нибудь еще и проведет нас к Эрйылмазу. Потом Йоханн пошел в туалет. Вернувшись, предложил:

– Может, уже пойдем к нему?

– Конечно.

– Ты знаешь, куда его положили?

Мы отправились на поиски. Я сел на кресло-каталку, и Йоханн повез меня по коридорам, чтобы никто из персонала нас не остановил и не отправил обратно в приемный покой. У каждой двери я говорил «Стоп!» или «Нет, дальше!», и Йоханн толкал каталку дальше или останавливался – не так, как я говорил, а с точностью до наоборот.

– Здесь! – шипел я.

– Это родильное отделение, – ворчал Йоханн.

Так он толкал меня взад-вперед, взад-вперед по коридорам, будто продуктовую коляску. Хорошая маскировка, здорово мы это придумали.

Потом мы нашли Эрйылмаза. Йоханн показал на табличку на двери.

– Он должен быть здесь.

Это была реанимация.

Эрйылмаз лежал под кислородной палаткой на кровати с колесиками. Вокруг стояли аппараты со шлангами и мониторами, что-то пищало и тикало.

Эрйылмаз растянул уголки рта. Казалось, движение стоило ему огромных усилий. Глаза у него были остекленевшие, лицо осунулось. Мужчина под тентом ничем не походил на несгибаемую стальную болванку, на того, кто еще недавно в велогараже пытался выбить из меня охоту к травке. Эрйылмазу было лет сорок – сорок пять, сейчас он выглядел на семьдесят или даже восемьдесят. Сломленный человек.

– Мы вам кое-что принесли, – сказал я.

Йоханн молчал. Я показал на кресло-каталку. Там лежала его метла, которую мы возили с собой по всей больнице. Я хотел дать метлу ему в руку, но между нами была кислородная палатка. К ворсу метлы прилипло несколько волосков, и я убрал их, чтобы Эрйылмаз не волновался. Я приставил метлу к его кровати.

К моему удивлению, Эрйылмаз простонал:

– Они мне не дают пить.

– Вас только что вывели из комы, – растерянно прошептал Йоханн.

– Главное держитесь, – сказал я.

Еще бы он не держался! То, что он в реанимации, ничего не значило. Каждому случается падать. Чемпион всегда находит в себе силы подняться. Эрйылмаз был чемпионом, это факт.

В следующую секунду в палату вошел санитар.

– Что вы тут делаете? Сюда нельзя посторонним!

Я сказал ему кое-что на ухо, пытаясь разжалобить.

Он покачал головой.

– Сожалею, но я должен попросить вас уйти. Вашему дяде нужен покой.

– Я им не дядя, – едва слышно возразил Эрйылмаз.

В коридоре на меня вдруг накатило. Я побежал в туалет и разревелся. Я ревел и ревел и постоянно жал на смыв, чтобы никто не слышал, как я реву.

По вечерам после школы я мотался на велосипеде туда-сюда между Лерхенфельдом и региональной больницей и попеременно сидел то с Эрйылмазом, то дома с Эм Си Барсуком, который вздумал заболеть: у него заложило нос, склеивались глаза, он жалобно кашлял, мелко дрожал и норовил спрятаться под кровать. За три дня страданий некогда бодрый барсук превратился в жалкий, безжизненный комочек. Я пользовал его каплями в нос, поил теплым супом, промывал глаза и укутывал в шерсть. В конце концов я отнес барсука к ветеринару, который сделал ему укол и пожелал удачи. Через день барсук поднялся на ноги, протащился мимо кошачьего туалета до горки белья и сделал лужу. От радости я так заорал, что мать пролила на кухне кофе, решив, что я упал с кровати и разбил себе голову. Еще через двадцать четыре часа Эм Си испортил наволочку и один раз прокатил блок-флейту от окна до двери. Ночью кашель прекратился, и Эм Си снова стал настоящим беспечным барсуком.