Мы шагали целый день, солнце уже садилось, а мы все еще не вышли за пределы Парижа. Всех охватила тревога, когда мы увидели первых французских солдат, как и мы, бежавших от немцев, — безоружных, валившихся с ног от изнеможения. На обочинах дороги мы видели брошенные военные билеты, какие-то папки с надписью «секретно», оружие, а вскоре во рвах стали попадаться трупы и обгоревшие машины. Собаки лаяли, дети кричали, женщины обезумели от страха. Но настоящая паника началась тогда, когда перед нами внезапно — а мы почему-то считали, что они остались где-то позади нас, — появились первые немецкие танки и броневики со свастикой на броне, из башен торчали белокурые головы немецких солдат. У них еще хватало наглости улыбаться нам. Показалась длинная вереница облаченных в кожу мотоциклистов, мчавшихся напролом. Толпа расступилась и хлынула на обочины. Мотоциклисты промчались мимо. Но тут же над головами у нас появились самолеты с фашистскими крестами на крыльях, которые открыли стрельбу. Это не было ошибкой. Самолеты шли на бреющем полете, пикируя прямо на толпу беженцев. Они со свистом пролетали над самыми нашими головами, и земля содрогалась от рева их моторов. Я смотрела на страшные черные фашистские кресты, не веря своим глазам. Я видела их впервые и не могла оторвать от них взгляда… Вдруг одна из монашек толкнула меня, и я упала на колени. Они тоже повалились ничком в канаву, закрыв голову руками. Земля дрожала от взрывов, казалось, вот-вот все взлетит на воздух вместе с нами. Я подумала: сейчас меня не станет. И тут мне вдруг представилось, как отец в своей мексиканской шляпе едет верхом по равнине. Как мать сидит на солнце, повязав голову платком. Казалось, настал конец света. Но острая боль в коленках заставила меня забыть о смерти… Самолеты сделали еще несколько заходов и наконец оставили нас в покое. Как только исчезли самолеты, с юга показались новые колонны немцев.

Нам пришлось расположиться на ночь в поле, под открытым небом. Устроились кто как мог. Всю ночь самолеты кружили над нашими головами. Какой-то мужчина рядом со мной без конца повторял: «Как же это могло случиться? Как?» И все-таки я, кажется, заснула. Ну а монашки, разумеется, продолжали молиться всю ночь. Когда я проснулась на следующее утро, я увидела, что одежда у них измята, чепцы сбились набок — они походили на пьяных. Мы двинулись в обратный путь. Мы покинули Париж одними из последних, а теперь возвращались туда первыми. Другого выхода у нас не было. Оставалось только молиться.

Париж казался покинутым всеми и навсегда. У въезда в город уже висели на столбах указатели: «Nach Orlean» — черные готические буквы на желтом фоне. И всюду немецкие солдаты в зеленой форме, в черных сапогах, с автоматами на изготовку. По обеим сторонам немцы уже установили пулеметы, нацеленные на дорогу. На площади Денфер полно танков и броневиков. Мы прошли мимо. Над городом летали самолеты. Повсюду развевались огромные красные флаги с черной свастикой в белом кругу. На улицах появились сторожевые будки в белых, красных и черных полосах. И уже зазвучали немецкие песни: «Heidi! Heido!» Из репродукторов разносился голос диктора: «Achtung! Achtung!» В городе был установлен комендантский час и введено берлинское время. Перевели стрелки часов. Установили демаркационную линию. И все это свершилось очень быстро.

До чего же пуст был Париж этим летом!

В начале зимы, когда стало известно о случаях саботажа, монашки ради безопасности решили перебраться в Кольмар, где находился основной монастырь ордена. Они уехали как раз в тот день, когда немцы вернули нам короля Рима[16] — 15 декабря. Я отказалась уехать с ними. Месяц назад меня приняли в Сорбонну, и я начала посещать лекции. Экзамены я сдала в августе, в тот день, когда появились первые приказы немецкого командования, извещавшие о казни «преступников». Так как у матушек было только одно желание — как можно скорее покинуть Париж, — они препоручили меня женщине, постоянно торчавшей в церкви, которая сдавала меблированные комнаты неподалеку от монастыря.

Итак, я осталась в Париже. В Париже, который так быстро, так разительно изменился. Он стал совершенно иным. Когда я вернулась в него снова, я испытывала какое-то замешательство — словно передо мной мелькали разрозненные, не связанные между собой кадры кинохроники.

Должна признаться, когда после занятий в Сорбонне мы оказывались с Венсаном вдвоем в Люксембургском саду, мы забывали о муках голода. Особенно весной. Если бы мне предложили заново пережить какой-нибудь день из прошлого, я выбрала бы один из тех дней. Один день, проведенный с Венсаном. В годы оккупации. Никогда больше я не знала такого блаженства. Мы не замечали ничего вокруг. Никаких желаний, одно лишь беспредельное, огромное счастье. И ведь мы никогда не говорили друг другу о том, что любим, что вечно будем любить друг друга. Просто чувствовали себя счастливыми. Мы не строили никаких планов, разве что думали о том, как написать работу или сделать доклад. Как хорошо нам было вместе! Усевшись на мысу острова Ситэ, мы болтали ногами в воде и смотрели, как течет Сена, как плывут по ней баржи. И оба понимали, что это и есть счастье.

Мне удалось убедить Венсана, что нам следует отправиться в деревню, как это делала Фоветта. Но разумеется, не для того, чтобы торговать, как она, на черном рынке. Нет, просто мы решили в одно из воскресений отправиться в деревню, надеясь на то, что нам удастся привезти оттуда продуктов на целый месяц. И конечно же, в первую очередь послать посылку его отцу. Целую неделю мы только и говорили о сливочном масле, сыре, яйцах. И о картошке, конечно, но особенно о масле.

Мы отправились в мае, когда зацвели ландыши, только нас интересовали не ландыши. Поездка в деревню — отличная мысль, но где найти такую, чтобы обернуться туда и обратно за день? Ах, не все ли равно, куда ехать, на север или на юг, — только бы выбраться из Парижа! Меня лично тянуло на юг. Я даже не могла объяснить почему. Может, меня влекла туда неосознанная тайная тоска по родным местам? Венсан же предпочитал Нормандию. И у него, безусловно, были более веские основания, чем у меня.

Мы договорились встретиться на Лионском вокзале как только кончится комендантский час, так и не решив пока, куда поедем. Мы изучали расписание, выясняли стоимость билетов, пересчитывали свои жалкие су. И в конце концов отправились в Сантенэ. Мы уселись в вагон третьего класса такие