"водой, содержащей сточные воды Лондона". Он рассмотрел различные названные альтернативы теории передачи инфекции через воду, такие как миазмы или заражение от человека к человеку. Постепенно он накапливал доказательства несостоятельности альтернативных теорий, составляя, например, умные карты Лондона, основанные на обследовании домов во время эпидемии 1854 года. В частности, он пришел к выводу, что "если бы холера не имела других путей сообщения, кроме тех [утверждаемых в старых теориях], которые мы рассматривали, то она была бы вынуждена прикрепляться к тесным жилищам бедняков и постоянно могла бы случайно вымирать в каком-либо месте, не имея возможности добраться до новых жертв; Но нередко существует способ распространить ее более широко и охватить зажиточные слои населения; я имею в виду подмешивание холерных эвакуатов в воду, используемую для питья и кулинарных целей." Аналогично и здесь: Идея дигнитивных купцов и свободных мануфактурщиков может распространиться более широко и быстро, чем торговля, или империя, или инвестиции, или утверждаемое расовое превосходство Британии, и может легче объяснить, как другие в конце концов овладели этим трюком. Соединенные Штаты, Бельгия, Франция, Германия, Италия, Корея, Тайвань, Гонконг, Испания, Таиланд, Ботсвана, Китай, Индия и их подражатели росли потому, что они это делали.

В современной экономике классическим использованием остатков стали расчеты производительности труда, проведенные в 1950-х годах Джоном Кендриком, Мозесом Абрамовицем и Робертом Солоу (предвосхищенные в 1933 г. историком экономики Г.Т. Джонсом). Используя "теорию предельной производительности", экономисты вывели из нее влияние на объем производства на одного человека чистого накопления капитала, нагромождающего кирпич на кирпич. Уберите то, что можно измерить напрямую, и останется то, что нельзя - а именно, не поддающееся прямому измерению влияние инноваций. В настоящей книге убирается то, что можно измерить непосредственно в материалистических и экономистских объяснениях резкого роста доходов после 1800 г., и обнаруживается, что их величина невелика. Остается то, что можно измерить - и пусть мы молимся, что это не поддающиеся прямому измерению инновации, вызванные сменой риторики.

Я собрал здесь католическую выборку научных и философских работ, имеющих отношение к этой гипотезе. Сам я с 1960-х годов занимался исследованиями в области экономической истории, особенно британской, а с 1980-х годов - философскими и литературно-критическими работами. Но большинство доказательств и рассуждений, которые я здесь использую, были открыты или изобретены другими. Книга представляет собой эссе, а не монографию. Специалисты заметят старые новости.

Мы, экономические историки, например, с 1960-х годов знаем, что накопление капитала не может объяснить ни промышленную революцию, ни ее продолжение - "хоккейную клюшку". Эта новость не очень-то дошла до наших академических коллег. Этому сопротивляются даже некоторые, к сожалению, заблуждающиеся историки экономики. Наши коллеги-экономисты, занимающиеся теорией роста и экономического развития, сопротивляются этому очень сильно. Они очень хотят и дальше верить, что количество выпускаемой продукции зависит не от идей, не зависящих от материальных причин, а главным образом от затраченного труда и особенно от массы имеющегося физического и человеческого капитала, Q = F(L, K)- такое прекрасное уравнение, такое жесткое и мужественное, бесконечно поддающееся математизации. И леворадикальный факультет французского языка был бы просто ошеломлен, узнав, что инновации не зависят от накопленного капитала, вырванного у пролетариата. А вот наука - пожилая и надежная.

Точно так же литературоведы знают, что буржуазия читала и писала европейский реалистический роман, от "Робинзона Крузо" до "Кролика богача", воспевая и понося буржуазные добродетели, хотя критики расходятся во мнениях о том, как именно. Связанное с этим представление о том, что романы и пьесы, следовательно, многому учат в истории буржуазной идеологии и инноваций, которое покажется среднему экономисту скандально ненаучным, вызовет зевоту на кафедре английского языка. Однако и эта научность - пожилая и надежная.

(Кстати, я использую слово "наука" в широком смысле "серьезное и систематическое исследование", что означает оно во всех языках, кроме английского последних 150 лет: Так, в голландском языке wetenschap означает "наука об искусстве", в немецком Wis-senschaft - "гуманитарные науки", а в буквальном смысле - "науки о духе", или во французском science - "серьезные и систематические исследования, касающиеся человека, такие как изучение литературы, философии или антропологии, буквально "гуманитарные науки", еще одно невозможное противоречие в современном английском языке], или просто "наука" в английском языке до 1850 г. или около того. Так, Александр Поуп в 1711 г.: "Пока с ограниченного уровня нашего разума / Короткие взгляды мы принимаем, не видя протяженности позади: / Но более продвинутые, созерцаем со странным удивлением / Новые далекие сцены бесконечной науки!" Он не имел в виду физику и химию. Джон Стюарт Милль использовал слово "наука" в его более древнем значении во всех своих работах. Приведение слова к значению "физическая и биологическая наука" в значении 5b в Оксфордском словаре английского языка - что было случайностью английской академической политики середины XIX века - побудило новейших носителей английского языка к бессмысленному труду по отграничению одного вида серьезного и систематического исследования от другого).

Точно так же никого на философском факультете, независимо от того, согласен он с ней или нет, не удивит "этика добродетелей", объясненная в книге "Буржуазные добродетели" (2006) и время от времени используемая здесь для обсуждения этических изменений в ходе переоценки буржуазных ценностей. (Например, я использовал его некоторое время назад, говоря о добродетелях надежды и веры, переориентированных в результате переоценки). Возможно, ее больше устроят кантовские и утилитарные аргументы - на философском жаргоне "деонтологическая" и "последова-тельская" этика, - которые возникли в XVIII веке и с тех пор доминируют в ака-демической философии. Академическая гегемония утилитаризма с 1789 г. по настоящее время, например, в вульгарной форме проявляется в том, что в бизнес-школе утверждается, что сложение "заинтересованных сторон" является единственным этическим аргументом, или в том, что на экономическом факультете утверждается, что U = U(X,Y) является единственным способом осмысления человеческого выбора. Но философ, по крайней мере, слышал о более древней теории, а также о ее недавнем феминистском возрождении. Ничего удивительного.

Удивительным в книге и потому менее научно обоснованным является утверждение о том, что в XVIII веке идеальное и материальное соединились и привели в движение современный мир. Однако даже у этой гипотезы есть предки.

 

Глава 5.

 

Эта книга - вторая из полудюжины запланированных, трех написанных, включая эту вторую, и первой, опубликованной в 2006 г., и предназначенных для полномасштабной защиты нашей современной формы инноваций, которую повсеместно, хотя и ошибочно, называют "капитализмом". Книги предназначены для таких скептиков, как вы, которые считают, что рынки и инновации нуждаются в такой защите. Предполагаемые читатели книг в настоящее время