встреч и последующей совместной жизни, очень мало знаю о самой Вере, да почти ничего. Она вспоминала немного и нечасто, не любила вдаваться в подробности, стеснялась своей обыденной пустой жизни, столь же заурядной, как у меня, у других, у большинства землян. До ее визита на Аврору в той не нашлось ничего особенного, мне памятного.

Хуже того, я слушал ее рассказы, но не слышал ее. Вот и сейчас, мыслями я был одновременно в двух местах, я вспоминал Веру, а сам, прерываясь, озирался по сторонам, прислушиваясь к мертвенной тиши подвальных помещений. Поджидая визита уже не механического слуги, но человеческих его помощников. Ловил себя на мысли, что вспоминаю не совсем ее, а собственные чувства и переживания в тот момент. Понимал, вот он я, весь перед собой на ладони, а Вера... она для меня по-прежнему терра инкогнита. Я даже не знаю, где она родилась, где провела первые годы, даже когда прибыла в город, знаю лишь отчасти, вроде бы в двенадцать... нет, пятнадцать лет. В двенадцать или пятнадцать?

Я вздрогнул, вдруг поняв, что сейчас попросту стираю Веру, переписывая наново. Что же получится в итоге? Да получится ли?

Я снова собрался и стал представлять ее, какой смог запомнить. Вера взбалмошная, насколько это может себе позволить бедняк, но верная. Порой отчаянная, но и сдержанная. Старательная, но не всегда. Страстная и терпеливая. Разная. Совсем непостижимая.

В отчаянии я стукнул кулаком по бортику бассейна жижи, но тотчас взял себя в руки. Собраться, надо собраться и вспоминать. Все, что есть, как есть. Подумалось, а ведь я не хочу вспоминать, как есть. Мне не надо этого. У меня есть шанс, именно его я, пряча от себя, озвучиваю. Подлинная Вера другая, я создаю мою ненаглядную такой, какой бы мне всегда, с первой ссоры, хотелось бы видеть.

Но разве это правильно? А разве нет? - тотчас ответили разуму чувства. Ведь перемени я Веру, и тогда все у нас станет иначе. Мы сами, жизнь наша изменится, наверное, в лучшую сторону. Ведь сколько мы жили душа в душу, считанные недели, а последующий год за этим прошел в ссорах, спорах и размолвках. Не лучше ли переиначить имеющееся? Ведь теперь у нас есть возможность все изменить, со сбережениями, полученными за вычитку Ждана.

Задохнувшись, я в ужасе попытался спорить, возражать. Не выходило. Даже крикнул на себя, испугавшись собственного голоса, посмевшего нарушить нерушимую тишь. На подобную дерзновенность не покушались даже прочие властители человеков, те, сражающиеся сейчас друг с другом на арене под свист и задорное улюлюканье восторженного плебса. И ведь надо оно им, унижаться, сгибаться, ступать по одной половице, жить страхом, не имея себя, срывая невысказанную злобу лишь на слабейших, на тех, перед которыми они унижаются сейчас, ожидая как манны небесной, доступа к благословенной жиже. Той самой, частью которой стала теперь моя ненаглядная.

Недаром слуги старательно обходили стороной безразмерные емкости. Все, кто хоть раз коснулся жижи, до скончания дней становился рабом бога-императора, его игрушкой или разменной монетой его детей. Падение, олицетворенное этим празднеством, начиналось с одного глотка, укола, с первого приема чудодейственного средства и продолжалось до конца дней. Или вот до такой минуты последнего позора на арене в роли фракийца или ретиария, не имею представления, что подготовила для наслаждения черни Добрая сестра в этот раз. И невозможно остановиться, прекратить, отказаться. Добровольно покончить с собой. Да как это мыслимо, когда все богатства мира в руках, когда сама возможность бесконечного ими любования любезно предложена, когда все даровано для вечного правления. Надо только провести эту вечность в вечном же служении господину времени. И обратной дороги нет.

Бог будто мстил всему свету за необходимость безвылазного нахождения на Авроре, в то время как самые последние бедняки имели возможность путешествовать по всему известному миру; он же, сосредоточившись всего на одной планете, щупальцами цепко охватил все остальные, привлек к себе, создав новый центр мироздания, новую святая святых, обитель вышнего. Новую религию, неосознанно для всех прочих ставшую господствующей среди землян.

Я встряхнулся. Не о том думаю, надо сосредоточиться на Вере. Снова стал вспоминать, мысли разбежались, испуганные, я никак не мог сконцентрироваться на главном. Вдруг показалось, за мной кто-то наблюдает, едва сумел бежать этого наваждения. А за нами всегда наблюдали, это правда, следили за нашими доходами и расходами, покупками и встречами. Земля превратилась в огромный глаз, а мы стали соринкой в нем. За возможность не быть частью тотального контроля требовалось платить, целые кварталы, предназначенные для среднего класса, могли похвастаться отсутствием камер, следящих дронов, механических шпиков и прочих запоминающих все обо всех устройств.

Не то! Я тряхнул головой. Сонная одурь нашла, я поднялся, немного походил, нашел кран с питьевой водой, ополоснулся по пояс. Снова сел. Вдруг вспомнилось, как мы, еще дети, бежали, взявшись за руки по морскому побережью, наши родители что-то кричали вслед, кажется, предупреждая о волнении, но разве мы слышали их? Потом накатила волна, сбила с ног, потащила за собой. Я чудом удержался, ухватив и Веру...

Что я несу? Не было этого, не было! Мы познакомились всего полтора года назад, она жила в другом городе, после ее родителям выделили новую работу, старая кончилась вместе с предприятием, они переехали. Кажется, ей было пятнадцать. Она еще говорила, что сразу по переезду познакомилась с парнем, а потом разошлась, сама того не желая, глупый случай заставил их прекратить дружбу, продолжившуюся через десятилетие. Так она снова обрела меня.

И это чушь. Или нет? Я вдруг перестал понимать, что правда, а что ложь в собственном воображении, воспалившееся усталостью, бессонницей и немыслимым напряжением сознания. Вот почему плакальщиков всегда много. Невозможно одному, поддерживая бодрость духа и свежесть мыслей, все время вспоминать о единственной. Это только в романах герой способен месяцами грезить без сна и отдыха, только в сочинениях давно забытых классиков давно забытой мировой литературы.

А она любила читать, правда, все больше современных механических мастеров детектива и любовные романы. Ей не хватало чего-то большего, чем могла дать наша жизнь, не только по бедности, но и по отсутствию положительно приятных приключений, каковые сплошь и рядом случаются у скромных серых мышек, ставших объектом безудержной страсти бравого космического первопроходца.

Я вдруг представил его, капитана межзвездного судна, бороздящего просторы вселенной. Потом снова провал, верно, отключился, мне еще казалось, будто я устроил мятеж на его потрепанном корабле, после чего был отправлен в открытый космос на съедение акулам.

Потом подумалось, надо начать заново,