испытывала благодарность и одновременно печаль из-за того, что последние минуты жизни отца вылились не в обиду и проклятие, а стали благословением, молитвой за предавшую его страну, за пытавший его народ и за людей, что истязаниями свели его в могилу.

Взгляд упал на пустой стул рядом. Возможно, когда-то за этим столом в доме профессора Каймера сидел и отец…

Даже тусклый свет свечей не мог скрыть ее вздрагивающие плечи. Неудержимые слезы говорили о том, что, сколько бы ни минуло лет, она не свыкнется с потерей отца. Смерть или вечная утрата – единственно доступная нам вечность на этой земле. Супруги Каймер в деликатном ожидании тихонько сидели рядом, давая ей вволю выплакаться. Должно быть, прошло какое-то время, пока она наконец подняла голову, совладав с собой.

– Благодарю вас. Знаете, больше всего мне не хотелось плакать в полном одиночестве в своей сиротливой общежитской комнате.

Кажется, эти слезы помогли ей почувствовать себя своим человеком в Берлине. Вскоре она начала ходить на встречи студентов, приехавших из Кореи. Впервые попробовала на вкус черный ржаной хлеб под названием «фолькорнброт» и даже смогла привыкнуть к сливкам-пахте.

Члены корейского студенческого клуба, куда она записалась, усаживались в темной комнате и крутили пленку Хинцпетера о резне во время восстания в Кванджу, после чего с налитыми кровью глазами жарко дискутировали. Иногда собирались вместе покурить гашиш, и для кого-то это увлечение травкой вместо учебы перерастало в зависимость. Терзаемые чувством вины из-за того, что оставили родину и прозябали здесь, молодые люди заглушали угрызения совести алкоголем и наркотиками. Комфортная жизнь в передовой, развитой стране, увы, способствовала развитию пагубных привычек. А затем донесся слух о том, что из семидесяти студентов, учившихся на ее кафедре в Корее, выпустились лишь тридцать пять. Многие погибли или попали в застенки или же подались на фабрики готовить революцию.

А тем временем она познакомилась в Берлине с земляком, таким же, как и она, корейским студентом – будущим отцом их дочки Арым, не замедлившей появиться на свет. История повторялась: как и Арым, они в свое время тоже «превысили скорость» – зачали ребенка неженатыми. Пришлось в срочном порядке вернуться в Корею и сыграть свадьбу. Мать встретила ее с гневной гримасой, той самой, которую она снова увидела сегодня в доме у сестры. Но округлявшийся день за днем живот урегулировал все недоразумения. В редких письмах к сестре она отмечала, что жизнь развивается по банальному сюжету, который так любит пересказывать на разные лады уличная желтая пресса.

10

– В итоге Хемингуэю так и не удалось прикипеть душой ни к одной женщине. Частично из-за темперамента. Хотя не секрет, что и первая любовь здесь тоже сыграла не последнюю роль. Все же он узнал о предательстве возлюбленной, так что, в принципе, понятно, почему он не верил в вечную любовь. Вот и психология утверждает, насколько важны воспоминания о первых впечатлениях. Сегодня днем, во время посещения дома-музея Хемингуэя, мне, между прочим, внезапно на ум пришел рассказ о первой любви нашей Ли Михо.

После небольшой морской прогулки, насладившаяся закатным солнцем, их компания устроилась в баре на побережье Ки-Уэста; там и зашла речь о Хемингуэе. О его первой любви и спутницах жизни, а также о шестипалых котах. И тогда профессор Пак с кафедры английской литературы – поэтесса, увлекающаяся психологией, делившая с ней гостиничный номер, сказала:

– Ваша проблема, Ли Михо, в том, что вы не доверяете людям. В особенности мужчинам. И не просто мужчинам, а именно возлюбленным… Первый опыт – штука важная, а поскольку ваш первый любимый мужчина исчез в пору ранимого переходного возраста… Как результат, вы отвергаете все предложения о знакомстве.

Сказанное прозвучало в полушутливом тоне.

– Неужели я поведала вам историю своей первой любви? – парировала она.

– Ну да! А то от кого бы я узнала?

После минутного раздумья она рассмеялась.

– И что это на меня нашло? Вообще-то, я не думаю, что ту историю можно считать первой любовью. Не припомню, когда успела разоткровенничаться, но в любом случае на тот момент я не знала, что он женился на другой. Мне ведь стало известно об этом совсем недавно. В общем, до меня дошли смутные слухи о его романе; и оказалось, что это происходило примерно в то же самое время, когда он сделал мне нечто вроде предложения. Все-таки не укладывается в голове: как, будучи студентом католической семинарии, он умудрялся «сидеть на двух стульях»? Или же я, старшеклассница, нафантазировала себе невесть что… Кто знает, всякое бывает… Однако на первую любовь все это не тянет – ничего особенного, из ряда вон выходящего между нами не произошло.

Ее пространные объяснения рассмешили коллегу с кафедры английской литературы…

– Ну вы даете! Между прочим, вы не единожды про это рассказывали. Иногда за кружечкой пива, а в последний раз – в этом году, на новогоднем вечере с профессорами. Мы тогда еще остались посидеть «между нами, девочками», помните? Так вот, на тех наших посиделках вы вновь затянули свою старую песню. Стоит вам лишь чуть захмелеть, и пошло-поехало. Вообще-то, имейте в виду, что мы меж собой тайком уже подхихикиваем: если наша Ли Михо снова вытащила на свет ту историю, значит, она уже подшофе. И немного погодя она скажет: «Мне пора домой. Кажется, я опьянела…» Затем со словами «Я пошла» поднимется с места и непременно добавит следующее: «Признаться, я и сама не знаю, была ли это любовь… наверно, все-таки нет…» Неужто не помните? Ну и дела! Я думаю, если подобное повторяется из раза в раз, скорее всего, это и вправду любовь!

Несмотря на свои уже немолодые годы, коллеги гоготали, словно школьники-подростки. Сконфузившись, она даже чуть покраснела. Хотя нельзя сказать, что услышанное ее слишком смутило. Просто взяла себе на заметку, что, оказывается, под градусом она начинает чудить, – значит, следует вести себя разумнее…

– Выходит, действительно рассказала! Вот и сейчас я как раз собиралась произнести ту заветную фразу…

– Знаете, а я все равно по этой части очень даже завидую вам, профессор Ли! Я вот, к вашему сведению, до сих пор живу с мужчиной, которого встретила на первом свидании вслепую еще в студенчестве. И мне тоже хочется добавить, что не знаю, можно ли назвать это любовью. Ну куда это годится, если человек из области литературы, к тому же пишущий стихи, проживает такую скучную, ничем не примечательную жизнь? Пусть не столь яркую, как у Хемингуэя, но разве не следует хранить в своем сердечном арсенале