И буду верной упоенью своему!

Не отступлюсь от милого, хоть бейте!

Хоть продержите день с пиявками в болоте!

Хоть в Сирию меня плетьми гоните,

Хоть в Нубию – дубьем,

Хоть пальмовыми розгами – в пустыню

Иль тумаками – к устью Хапи.

На увещанья ваши не поддамся.

Я не хочу противиться любви!

Девушка закончила песню, но продолжила игру, потому остальные сидели все так же тихо.

Девичий стан точно выточен рукой умелого скульптора, в волосы кокетливо вплетены цветы, на тонких запястьях изящных рук чуть позвякивающие при каждом движении браслеты, от узкой щиколотки стройной ножки, которую певица поставила на стул, чтобы опереть лютню, не отвести глаз… И голос… он незнаком и волнующе знаком одновременно, словно из забытого хорошего детства…

Вдруг его пронзило понимание: неужели это Неф?! Его давняя подружка по учебе стала такой красавицей?!

– Неф… – Голос Аменхотепа внезапно чуть осип.

Девушка обернулась, быстро сняла ногу со стула и опустилась на колени:

– Приветствую тебя, пер-аа, жизнь, здоровье, сила!

Многочисленные косички упали вперед, закрывая лицо.

– Встань.

На него глянули большущие глаза. Аменхотеп обегал взглядом ее всю от макушки до ступней и снова переводил глаза на лицо. Совершенный овал, высокие скулы, пухлые, красиво очерченные губы, точеная шейка… И все это озарено каким-то внутренним светом, дышало удивительным спокойствием и радостью любви к жизни, точно она знала о жизни что-то такое, чего пока не смог осознать он сам.

Сколько так стояли пер-аа и его бывшая подружка, неизвестно. Аменхотеп видел только Нефертити, а она утонула наконец в его глазах, о чем мечтала столько бессонных ночей.

К действительности их вернул насмешливый голос Бакетамон:

– Что, братец, изменилась наша Неф?

Только Бакетамон позволяла себе столь бесцеремонно обращаться к молодому фараону, даже царица-мать звала его пер-аа.

Аменхотеп вздрогнул, перевел взгляд на сестру, потом немного неловко чуть поклонился (просто кивнуть не позволяла болезнь) и, резко развернувшись, отправился прочь.

Дождавшись, когда фараон отойдет чуть подальше, Бакетамон довольно захлопала в ладоши:

– Влюбился! Влюбился!

– Что ты! – вспыхнула Нефертити.

– А ты чего покраснела, словно охрой натерли?

– И вовсе нет! – с досадой топнула ногой девушка.

– Покраснела, покраснела. А как он смотрел на тебя!.. Словно хотел съесть в то же мгновение! – Бакетамон даже руками показала, как хищник впивается в жертву когтями, а потом вдруг сокрушенно вздохнула: – Только к чему тебе такой урод?

– И вовсе он не урод!

– Опять то же самое! Сейчас станешь твердить, что он умный и у него глаза…

– Да, умный.

– Неф, поверь, для мужа это не самое главное.

– Но он пер-аа.

– Тебе пер-аа нужен или муж?

– Какой муж?! – наконец сообразила Нефертити. – Кто тебе сказал, что он на мне женится?

– Женится, женится. После ТАКОГО взгляда женится обязательно.

Вечеринка как-то сама собой сошла на нет, все стали расходиться.

Бакетамон оказалась права, Аменхотеп потерял голову, он не мог уснуть до самого рассвета. Перед глазами стояла Неф, спрыгнувшая с колесницы, Неф, играющая на лютне, ее большущие глаза, чувственные губы, нежный овал лица… звучал грудной голос…

Утром он с трудом заставил себя подняться, но сбросить задумчивость не смог, плохо понимал, о чем спрашивают, кажется, не вслушивался в речи советников. Заметив излишнюю рассеянность всегда собранного молодого фараона, Эйе забеспокоился:

– Ваше величество, не болен ли пер-аа?

Царица-мать Тийе, которой новый чади задал этот вопрос, уже знала ответ, Бакетамон рассказала ей, как фараон таращился на Нефертити, а потому усмехнулась:

– Оставь его в покое, это пройдет.

– Когда? – чуть растерявшись, зачем-то поинтересовался Эйе.

– Когда женится на твоей дочери! – Тийе от души смеялась, наблюдая, как вытягивается лицо брата. – Он влюблен. В Неф влюблен, Эйе! Что ж, достойный выбор. Скажи, чтобы вечером пришла ко мне.

Эйе, подумав: «Еще бы не достойный!» – тряхнул головой, приходя в себя:

– Она не сможет, госпожа.

– Почему?

– У Неф запретные дни.

– Вот досада! Как долго они будут?

– Три, четыре… не знаю.

– Хорошо, пусть придет ко мне на пятый день.

Нефертити пыталась взять себя в руки и читать папирус осознанно, но ничего не получалось. Перед глазами вставали то глаза Аменхотепа, в которых она просто утонула, то его фигура, но не в домашнем схенти, а в парадном одеянии на троне.

«Могучий бык с длинной шерстью, возлюбленный двумя богинями, великий царь Карнака, золотой Ястреб, венценосный владыка в Южном Гелиополе, царь Верхнего и Нижнего Египта, Прекраснейший из созданий Ра, единственное воплощение Ра; Сын солнца, Мирный Амон (Аменхотеп), Божественный правитель Фив, Вечноживущий; возлюбленный Амона-Ра, Владыки небес».

Неужели это все о нем, таком близком и простом Аменхотепе, с которым вместе учились писать и читать? Хотя какой он теперь близкий и простой? Вон как держится, словно сам стал колоссом. Девушка чувствовала, что ей очень хочется разбудить этого каменного Аменхотепа, и боялась, что это невозможно. От отчаяния у нее на глазах выступили слезы.

В комнату заглянула служанка, передавшая требование Эйе срочно явиться. Нефертити вздохнула: до отца дошли слухи о ее неподобающем поведении, и он будет выговаривать…

Слезы спрятать не удалось, Эйе заметил, поднял голову приемной дочери за подбородок:

– Э, ты никак плакала?

Нефертити очень хотелось скрыть, но почему-то от этого вопроса слезы полились еще сильнее. Звучно шмыгнув носом, она отвернулась, чтобы вытереть их тыльной стороной ладони.

– Почему слезы?

Одно обрадовало: похоже, Эйе не так уж сердится, может, и ругать не будет?

– Так почему слезы? Кого тебе жаль, себя или Аменхотепа?

Девушка вскинула на отца изумленные глаза, встретилась с его все понимающим и каким-то радостным взглядом и… разревелась окончательно!

Эту картину застала вошедшая Тиу. Не зная, в чем дело, она набросилась на мужа:

– Ты снова ругал бедную Неф?! Перестань ее все время корить, она не делает ничего дурного!

Эйе рассмеялся, подняв руки словно в целях защиты:

– Налетела, как коршун на гусенка! Да не ругал я Неф, а чего ревет, спроси сама.