уж будто у него другой заботы и нет, как оберегать крупное землевладение. А промежду прочим, скажи-ко мне, соколица, когда Адам пахал, а Ева пряла, где тогда барин был?

Он поглядел лихо на всех и расхохотался громко.

— О святая гильотина! О, если бы народ имел одну шею? — сказал барон по-французски.

— Как верно сказано, — подхватила дама, — лучшая из революций — это реставрация.

— Вот где убеждаешься, — заметила девица, — что человек начинается только с дворянина.

Не поняв их, конечно, и наперед уверенный в том, что над ним могут только иронизировать, Онисим продолжал:

— И выходит, что земледелец на земле у нас был, а о барине что-то не было слышно. Помещика дьявол на землю послал… Помещик — дьявольское наваждение… Он не от бога, — сказал он в сторону владыки. — Так выходит… И в священном писании нигде не сказано, что барина бог сотворил. Бог Адама сотворил, а он был мужиком, земледельцем. В поте лица своего добывал он пропитание… Значит, по всем статьям выходит, что барин-то от лукавого. Посланец демонских сил, житель преисподней. Эх, барин, барин! Давайте говорить начистоту! Ведь это только нам вы книжки про бога советуете читать, а ведь сами-то вы все, даю голову на отсечение, лютые безбожники… Вот, к примеру спросить, — сказано в писании: плодитесь и населяйте землю. Как ты завет этот исполнил? Где твоя жена? Где дети? Вся жизнь — сплошное блудодейство…

Он плюнул в сторону декольтированных дам. Женщины одна за другой стали выходить из комнаты. Онисим смутился и смолк.

— Я вас, Анисим Лукич, совсем не для богословских бесед пригласил. Вышло так глупо. Я хочу вам лес продать… Облюбованную вами дубраву, — сказал граф, тяжело дыша.

Онисим ответил серьезно:

— Охотников продавать именья теперь, барин, тьма-тьмущая. Только покупателей нету. Дураки вывелись…

— Отчего же? Ведь вы сами столько раз меня об этом просили. Сколько раз торговались и не сходились. Я — уступлю.

— Передумал я, барин. Да к тому же и министр юстиции запретил сделки по продаже недвижимого. Это уж мы точно знаем. И тебе это, барин, хорошо известно.

Барин был явно смущен. Ему было неловко перед Онисимом выставляться обманщиком.

— Все это так. Но ведь это решение министра несправедливое. Время, несомненно, поправит его…

— Пока время его поправляет, лес тысячу раз вырубят…

Вот чего боялся граф — твердого убеждения в этом самого Онисима. Значит, так и будет.

Графа передернуло. Теперь он совершенно определенно был убежден, что лес вырубят.

— Истек срок аренды земли, Анисим Лукич. Платить надо, Анисим Лукич.

— Не выйдет дело. Волостной комитет запретил нам платить аренду…

— Но ведь это — самоуправство.

— Народное право и зовется недаром.

— И никто на селе платить мне аренду не думает?

— Нет, никто.

— И ты?

— Это ты угадал. И я.

— Ну уж, если ты, Анисим Лукич, вместе с ними, тогда — что мне остается делать? Кричать караул.

— А ты, барин, слышал когда-нибудь, как мужик караул кричал?

— Да нет, не приходилось…

— А он века караул кричит… Так вот и мы твоего караула не хотим слушать… Стало быть, мы квиты.

Графу было стыдно перед приятелями. Он увел Онисима в кабинет и стал говорить с ним как с равным. Он почувствовал в нем подспудную силу ума.

— Во время французской революции одного священника хотели повесить на фонаре. Он спросил: «Будет ли вам, друзья, от этого светлее?» С подобным вопросом могу обратиться теперь к вам и я: будет ли вам, крестьяне, лучше, если мое именье завтра разграбит голытьба и пропьет его в кабаках?

— Не грабит народ, а берет, — сказал Онисим. — Это — разница. Меня секли в этих липовых аллеях…

Графа передернуло.

— Запомните, Анисим Лукич. Сегодня — меня, завтра — вас. Хватитесь, да поздно будет. Привыкнув не уважать собственность крупную, он не пощадит и мелкой. Многие яды являются лекарствами, но не надо забывать, что прямое их назначение отравлять. Социалисты отрицают всякую собственность… А в правительстве их становится все больше и больше…

— Наша партия крестьянскую собственность не трогает, барин. И щитом я тебе не стану, это уж прямо надо сказать…

— Это уж было много раз — попытка уничтожить собственность, — бормотал барин. — Но все кончалось грабежом и все начиналось с того же самого, с восстановления собственности, в том числе крупной… Революционные партии всплыли на поверхность жизни, как мусор, со старыми своими лозунгами: громить, тащить, разбойничать… Те, кто сейчас управляет страной, не умеют ничего делать, кроме революции. Несомненно, сколько бы ни менялось это правительство, оно обречено на гибель… Они научились только разрушать, созидание же требует острых талантов и навыков, которые целиком присущи только нам — землевладельцам. Я не отрицаю важности урегулирования аграрного вопроса в России. Несомненно, надо как-то удовлетворить тягу к земле нашего русского крестьянина, истинного земледельца. Но этот процесс длительный. Потребуются десятки лет на его изучение, подготовку, измежевание, разверстку, переселение, выселение и тому подобное. Что будет делать мужик, если, отняв у меня землю, он получит 10—20 десятин, не имея ни инвентаря, ни рабочего скота? Кто сейчас взялся за разрешение аграрного вопроса? Социалисты, люди, которые никогда не видели, как сеют рожь, убирают пшеницу, которые едва ли могут отличить пшеницу от риса. Мы присутствуем, Анисим Лукич, при кошмарном факте грызни, узкой, мелкой, злой тирании либеральных и социалистических партий, от которой мутится сознание масс и разжигаются их низменные инстинкты, могущие привести к гибели. То, что происходит сейчас, совершенно ужасно. То, что происходит сейчас, — это не социализм. Каждый норовит себе пригрести, не думая о целом, о родине, не желая даже знать, что мы ведем самую страшную войну с исконным русским врагом — немцем, что у нас есть еще общий интерес, который выше всех частных интересов. Этот общий интерес — наше отечество…

— Я вот что скажу тебе, барин. При закупоренном клапане лопаются котлы… При езде — гнилая упряжь рвется… Как ты красно ни говори, ни уговаривай, — котел, он взорвется… До свиданья, барин…

Такой конец лишил графа всякого спокойствия…

Положение стало ему казаться еще более отчаянным. Он не ожидал, что настроение Онисима Крупнова будет столь задето веянием времени. Что же можно в таком случае ожидать от прислуги, от батраков, от охраны поместья…

Он вошел в зал. Барон иронически улыбался.

— В этом кулаке больше здравого смысла и уменья защищать свое, чем в наших аристократах, граф. Мне он понравился. Такой не подведет в серьезном деле… И он наш будет со временем, когда нас с тобою истребят, а он всплывет наверх… Но сейчас он с ними, пока можно брать наше. А за свое бороться он будет еще