Каждый день происходили забавные и очень показательные случаи. Как-то в обед мы говорили о витаминных добавках (большинству из нас прописали разные типы витамина B), об их пользе и о том, не лучше ли получать витамины напрямую из фруктов и овощей. «Ну то есть, когда ешь салат, разве не сразу чувствуешь, сколько пользы это тебе приносит?» Я осознала, что все мы настолько находились в плену своих зависимостей, что тут же принялись обсуждать, можно ли опьянеть от моркови.

В другой раз к нам в центр зашли два полицейских в штатском, и большинство парней – а я какое-то время была единственной девушкой на программе – сразу занервничали и потянулись за пальто. Оказалось, полицейские пришли просто проведать нас, никого конкретно они не искали, но этот случай помог мне лучше понять, что за люди мои новые друзья.

Как-то утром «коллега» пришел в футболке с Jack Daniel’s, и его попросили ее больше не надевать. Он не подумал, что это может быть неуместно. А я сказала ему, восстанавливающемуся наркоману, что на следующий день надену футболку с героином.

Нам действительно надо было проявлять сознательность. Как-то в серванте на кухне обнаружился стакан с логотипом пива Red Stripe (оно раньше было одним из моих любимых), и вот уже мы оживленно обсуждали, кто какое пиво предпочитает: настоящий эль в огромных кружках или суперкрепкий баночный лагер. Очень легко запускался этот механизм. Сказав «твое здоровье» вместо «будь здоров», ты уже ступал на опасную территорию.

Мы проводили время не только в центре: например, ездили на городскую ферму и на встречи Анонимных Наркоманов. По ощущениям это было нечто среднее между школьной экскурсией и побегом из тюрьмы. Группу хихикающих придурков отпустили покататься по Лондону на общественном транспорте без сопровождающих. Если бы не реабилитационный центр, я никогда бы не оказалась в такой компании, и, помимо мучений от расставания с алкоголем, я порой испытывала искреннюю радость. На городской ферме все мы заулыбались, увидев, как бывший торчок спокойно сидит на камне и зовет трех ягнят присоединиться к нему. А один из приятелей-наркоманов продемонстрировал мне костяшку безымянного пальца на правой руке: она стала совершенно плоской, потому что он выбил ее много лет назад, ударив корову. Я обратила внимание на то, что ягнята тут грязнее, а поля менее плодородные, чем дома, на Оркни, и стала гнать от себя нежеланную тоску по дому.

Иногда тяжелые мысли одолевали меня, я пыталась бежать от самой себя. У меня развилась привычка пить в огромных количествах колу, и это, в сочетании с сигаретами, хоть как-то помогало. Я хотела жрать собственные зубы, разъедаемые колой, которую я всё заливала в себя, пока не начнет тошнить. Я хотела погрузиться в медицинскую кому. Я хотела, чтобы будущее наступило прямо сейчас. Я хотела заботиться о других и не оставаться в одиночестве. Больше всего на свете я хотела оставаться трезвой, но как же мне, блядь, хотелось выпить.

Вечером я возвращалась из реабилитационного центра в свою спаленку совершенно измотанной. Впервые за долгие годы я старалась быть честной с собой. Я не пила, хотя часто хотелось, а просто валялась на кровати при открытом окне и читала что-нибудь в интернете. В те летние ночи мне не верилось, что зима вообще существует. А когда я пыталась воскресить в памяти Оркни, представляла просто какой-то сказочный мир.

Как-то раз после занятий я зашла навестить ребят, которые уже ушли с программы (один завершил ее по истечении двенадцати недель, другого попросили уйти через восемь) и теперь получили жилье в многоквартирном доме по соседству примерно с двадцатью другими зависимыми мужского пола и социальную поддержку. Это было странное место: комнаты как в гостинице, со своей ванной, вход по пропускам, застарелый запах табака. Было ощущение, что ты то ли в отеле, то ли в тюрьме, то ли в студенческом общежитии.

Мы с Саидом были ровесниками и, несмотря на все различия между нами, последние десять лет провели примерно одинаково, разрушая одни отношения за другими и теряя работу. Он годами употреблял крэк и героин, но на тот момент, когда я зашла к нему в гости, уже пять недель как завершил программу и более четырех месяцев оставался «чистым».

Саид рассказывал, что не закончил школу из-за драк, вандализма, а потом и торговли наркотиками. Он не раз пытался бросить, ему даже прописывали метадон, он уезжал в Бангладеш, но ничего не помогало – каждый раз рецидив. На сей раз, как он сказал, он не стал убегать от проблем. В последний раз он ширнулся в феврале, двадцать один день держался сам, а потом присоединился к нашей группе. Успешный опыт Саида был скорее исключением, чем правилом. Мне не могли предоставить статистику, но из десяти людей, которые уже были на программе, когда я к ней присоединилась, успешно ее завершили лишь двое. Одна ушла, решив, что программа слишком насыщенная, другого попросили уйти из-за «неспособности придерживаться правил», пятерых выкинули за употребление алкоголя или наркотиков.

Пока я проходила программу, к нам приходили новые люди, и по ним статистика оказалась примерно такой же. Программа действительно была непростой. От нас требовали стопроцентной трезвости и не терпели ни малейшего отступления от правил, как на программах с проживанием, но в то же время все вечера и выходные мы проводили в «реальном мире» с его давлением и соблазнами.

Пока мы с Саидом общались, на кухню зашел мужчина, которого выгнали с программы во вторую неделю моего пребывания – за рецидив. Он теперь выглядел так ужасно, что это пугало. Он жутко похудел, у него выпало несколько зубов, руки и лицо были все в болячках – как мне потом сказали, это были ожоги от сигарет. Он рассказал мне, как, уйдя с программы, пустился во все тяжкие и в результате на пять дней оказался в психиатрическом отделении больницы Майл-Энд. Он добавил, что начал опять ходить на встречи Анонимных Алкоголиков, старается не брать в рот спиртного и «чувствует себя лучше», но, судя по его дикому взгляду, всё было не совсем так.

Последний раз я пила семьдесят три дня назад: я была на программе уже два месяца с лишним и чувствовала главным образом, что мне повезло. Целыми днями я слушала чужие истории, и мне становилось так грустно, когда люди рассказывали, как провалились в зависимость. Однажды на сеансе групповой терапии один из старших «коллег» рассказывал о своей семье, с которой не общался более десяти лет из-за своего вечного пьянства. Он научился не думать о них слишком много, а ложась спать, говорил себе: мол, не должны мне сниться сын, дочь, жена. «Но больше-то некому мне сниться».

Другой «коллега», лет за пятьдесят, бывший героиновый наркоман и дилер, зачитывал вслух свое домашнее эссе о том, как он в детстве любил плавать в лодке, рыбачить, выходить в открытое море, о некогда нежных отношениях с женой, которая ушла от него еще в восьмидесятых. И все присутствующие, включая консультантов, которые и не такого наслушались, и мужчин, которые провели полжизни в тюрьме, еле сдерживали слезы по разбазаренной жизни, похороненным амбициям, разбитым сердцам.

Я никогда не употребляла инъекционные наркотики, не была проституткой, не курила крэк при своем ребенке, не сидела восемь лет в русской тюрьме, не нападала на стариков в парке, не проходила шесть детокс-программ и четыре программы в реабилитационной клинике, каждый раз скатываясь в болезненный рецидив. Со мной всё еще общалась семья, моя кожа не пожелтела. Я оглядывала комнату и осознавала, что все присутствующие, когда-либо состоявшие в браке или в отношениях, развелись или расстались с партнерами. Я радовалась, что бросила именно сейчас. Я не хотела разбить кому-то сердце своим алкоголизмом.