В реабилитационном центре я не только бросила пить, но и поменяла приоритеты. Я была рада, что прошла программу и встретила там всех этих чудаковатых и непредсказуемых людей. Пообщавшись с людьми, которые едва умели читать и писать, но часто выражали свои мысли с трогательным красноречием, я поняла, как глупо и мелочно было переживать из-за грамматики. Наслушавшись о жизни в тюрьмах, больницах, кочевых общинах, в больших семьях, в России и в районе Степни-Грин, я познакомилась с опытом, кардинально отличающимся от жизни выпускников, которые проводят бóльшую часть времени в медиапространстве и ноют в Twitter. Изменилось мнение о бывших друзьях, которые всё ходили по тем же барам и вечеринкам, болтая об одном и том же, пока у меня в голове надрывались барабаны.

Во время велосипедных прогулок я никогда не плакала, поэтому я старалась выбираться из дома почаще и кататься подольше, путешествуя по городу и своему прошлому. Каталась вдоль канала Риджентс, проезжала мимо места, где я в него свалилась. Останавливалась на Трафальгарской площади, там, где забыла пакет с новой одеждой и косметикой, после того как поездка по магазинам завершилась одиночным забегом по пабам. Катаясь по Сохо, проезжала знакомые клубы и круглосуточные бары, спускалась на Брик-лейн, где каждый год появлялись новые двадцатидвухлетние нарядные девчонки, тусующиеся компаниями по трое.

Привстав на педалях, ощущая, как волосы лезут в лицо, я словно возвращалась в детство, когда чувствовала себя непопулярной и беззащитной. Свежий воздух и ветер ассоциировались с родными краями, и, несмотря на обилие зданий вокруг, я носила в сердце пустые просторы Оркни и как будто всё время ехала навстречу горизонту.

Наступила осень, но по-прежнему выдавались теплые деньки, и, проезжая уголок «Лондонских полей», где тусовались все крутые ребята, я ощутила прилив того, что в Анонимных Алкоголиках называют эйфорическими воспоминаниями. Я заставила себя вспомнить, что классные моменты и импровизированные пикники на самом деле случались только в первые пару лет. А потом я проводила там время одна, с несколькими банками пива Kronenbourg, блокнотом и телефоном, который уже возненавидела за то, что он вечно молчал.

В голове проносились тяжелые мысли. Я боялась, что жизнь кончена и мне никогда уже не будет весело. Я думала, что, раз уж я всё равно ничего не достигну, можно опять начать пить. Хотелось прийти на открытие новой художественной галереи, выйти на улицу, выпить по бокалу шампанского с красивыми и модными людьми, может, с кем-то из них уехать домой вместе, если мы достаточно сильно напьемся. Хотелось кокаина. Я скучала по моментам, когда снимались запреты, и жаждала вновь пережить этот краткий подъем. Я намеренно возводила барьеры между собой и алкоголем, но начинало казаться, что сдерживаться слишком сложно.

Я припарковала велосипед и села на лавочку у канала, стала пить холодную воду из бутылки и читать «Моби Дика», тот эпизод, где разрывают сердце кита. Два парня с дредами и в длинных шортах натягивали канат между двумя деревьями рядом с железнодорожным мостом. Они позвали меня, спросили, не хочу ли я пройтись, и я сразу же побежала к ним, скидывая на ходу туфли. «Можно держаться за дерево или за меня, но лучше всего держать равновесие самой, напрягая мышцы», – сказал один из парней. Я не могла сдержать дрожь в ногах, она тут же передалась веревке, надо мной ревели проносящиеся мимо поезда Центральной линии… Я старалась выпрямить спину и смотреть только на горизонт, но почти сразу же упала.

Вечера пятниц и суббот я теперь проводила дома, напряженно курила в окно, слушала, как гуляют в пабе на первом этаже, и думала: неужели трезвая жизнь этим всем и ограничивается? Я чувствовала себя готовой к чему-то, но пока непонятно к чему. Я была в хорошей форме, здоровая, чистая, но выходные проводила дома в одиночестве: мне было слишком страшно куда-то выйти. Если в будущем меня ждет всё то же самое, то я не хочу этого будущего, думала я.

Завершение реабилитационной программы было лишь началом пути, не концом. Протрезветь – это одно, я это сотни раз делала, а вот остаться трезвой – это уже совсем другое, это ежедневный труд, и, хотя временами бывало мучительно, я чувствовала, что всё сделала правильно.

Когда я пила, меня это не особо заботило, но сейчас я ощущала каждый из тысячи с лишним километров, отделявших меня от семьи. Я стала чаще общаться с родителями. Папе была нужна помощь на ферме, мама уговаривала меня приехать в гости. Наступала зима, и, может, проведя немного времени на воздухе и сделав короткий перерыв в поисках работы, я бы восстановила силы и аппетит.

Лондон был уже не тем. Я чувствовала себя лишней в собственной прежней жизни и была раздосадована этим. Но дома, на Оркни, к папе на ферму приходили инспекторы и бизнесмены и разговаривали о деньгах. Если продадут ферму, что же у меня останется? Что будет дальше? Зачем вообще держаться за жизнь?

Я всё продумала. Я согласилась с мамой, что поездка домой, на просторы, пойдет мне на пользу, – но были у меня, зависимой, и другие соображения. Поездка домой должна была стать проверкой. Если за год трезвости я так и не смогу найти хорошую работу и всё еще буду чувствовать себя лишней, я устроюсь куда-нибудь, где не проверяют документы, например уборщицей, заселюсь в съемную квартиру, отдалюсь от всех и буду просто бухать. Как же будет приятно сдаться.

По мере того как поезд продвигается на север, небо становится всё больше. Температура же, напротив, падает всё ниже, и на каждом отрезке своего путешествия – Лондон, Эдинбург, Абердин, Оркни – я надеваю дополнительный слой одежды.

Я оставила ключи от комнаты в почтовом ящике паба, забралась с чемоданом в автобус и приехала на вокзал Кингс-Кросс рано утром. Беспокойство чуть стихло, только когда поезд отъехал от станции. Хотя я поднаторела в поисках выгодных схем и дешевых билетов, поездка всё равно влетит в копеечку, да и займет весь день. Я могла бы дешевле и быстрее добраться до любой европейской столицы. В поезде я почти всё время сплю, но каждые полчаса просыпаюсь с ощущением покалывания в онемевших конечностях, и за окном уже новые пейзажи. Другие пассажиры вылезают в Питерборо, Дареме, Ньюкасле, но я продолжаю свой путь на север. Вскоре после Бервик-апон-Твида вагон озаряется светом: проезжаем бескрайнее небо и море. Я уже в Шотландии, но не одолела и половины пути до дома.

Проехав Эдинбург, мы пересекаем мост Форт Рейл и въезжаем в Данди. Если бы я выбрала паромную переправу покороче, из Джон О’Гротса на Оркни, пришлось бы остаться тут на ночь, так что я вылезаю из поезда в Абердине и быстро добираюсь от станции до причала. В бухте пришвартованы огромные нефтяные суда, вокруг мельтешат чайки. Я вся помятая, тороплюсь, еле управляюсь со своим багажом, но морской воздух и холодный ветер поражают меня. Давно я не наслаждалась таким ветром. Я вижу указатель «Паромы на Северные острова», но и так знаю, куда идти. Я сажусь на паром в пять вечера и с наступлением ночи захожу в Северное море.