даже из минимума вещей. Одежда в шкафу лежит комом, кровать пуста, покрывало и подушка образуют нечто вроде гнезда в углу. На столе обломки карандашей и обрывки бумаги. Верчу один из карандашей в руке – слишком короткий. Воткнув его в глаз, я останусь без глаза, а не умру.

Но это мелочи. Я ищу нож. Ищу под матрасом и в пахнущем потом гнезде. Ищу в шкафу, на столе, под столом. Пытаюсь поднять подоконник, дёргаю ножки стула, пока сестра осуждающе смотрит на меня из угла.

Или нож не здесь, или я не могу его найти.

– Пошли, – говорю я, ставя стул на место.

Осталось заглянуть к Ольге, Киту и ещё поискать в палате Принца. Вдруг нож переложили.

На выходе из палаты Ника меня ловит Птичник. В его глазах отражается удивление.

– Что ты делаешь?

– Искала Ника, – сестра закатывает глаза.

Сама пусть врёт ему, если такая умная.

– Почему не в общей?

– Ну… Подумала, что он здесь, – переминаюсь с ноги на ногу.

Птичник смотрит мне через плечо и прикусывает губу.

– Покажи руки, – приказывает он.

Я показываю пустые ладони, потом он обшаривает карманы моих штанов. Нет, не угадал, ножа у меня всё ещё нет, а таблетки я уже выкинула. И следующие выкину. И ты ничего об этом не узнаешь.

Он отпускает меня, кажется, разочарованный. Сестра плетётся за мной к общей, но стоит Птичнику зайти к Принцу, я сразу же сворачиваю к палате Кита.

Дверь легко открывается. Внутри снова никого.

Прости меня, Кит, но мне правда надо.

Опять подпираю дверь стулом. Меня Эда научила, когда мы закрывались ото всех, пили чай и разговаривали. Иногда это случаслось ночью, перед отбоем, и Птичник начинал ломиться в дверь, а мы смеялись. С Эдой всегда было здорово, и это точно не то, о чём я должна думать сейчас.

В противовес палате Ника, здесь светло и опрятно. Почти как у Ольги, только без фанатизма. Кровать аккуратно заправлена, и мне приходится приподнимать простыни и матрас осторожно. Под подушкой нахожу несколько книг – Ремарк, Косински и Чехов – Кит, должно быть, читает их перед сном. На столе стопки бумаги, чистой и изрисованной, стакан с кисточками и коробка акварели. Я начинаю листать рисунки, усаживаюсь на пол, раскладываю их вокруг. Всё такое знакомое. Вот санитары, вот Хриза – четыре рисунка, и на всех она в разных шарфах. Вот Эда и я, не знала, что он и меня рисует. И снова моё лицо, с длинными волосами, один глаз закрыт чёлкой.

Лицо моё, но это не я.

– Ты собиралась искать нож, а не пялиться на рисунки, – я поднимаю глаза. Сестра пожимает плечами. – Хотя, какая мне разница?

Мотнув головой, собираю стопку назад. Ножа нет, значит, он в комнате Ольги. Или в любом другом месте, где я не догадалась посмотреть.

Я не найду его. Сто процентов, ладно, девяносто девять, что не найду. Отделение большое, в нём должно быть множество мест, и мне жизни не хватит все их обшарить. Я могу продолжать пытаться, обыскивать комнаты, но зачем теперь, когда я понимаю, что в этом нет никакого смысла.

Я как раз стою, подавленная этой информацией, когда Птичник собирает зовёт нас в общую комнату.

Все ждут только нас двоих. И говоря все, я имею в виду и Хризу тоже. На ней узорчатый красный шарфик, в руке белая с бордовым чашка кофе, ногти подкрашены оранжевым. Для контраста у неё под глазами серо-синие круги.

Нас мало. Без Эды тихо и пусто, Кит и Ольга молчат, Ник вытирает полотенцем мокрые волосы. Они, я, сестра, и больше никого. Я бы хотела, чтобы здесь была Эда, она бы отвлекала меня. Не пришлось бы слушать Хризу, которая как раз, сделав глоток кофе, начинает говорить.

– Я решила рассказать вам сама, потому что… Так просто правильно. Мне сегодня мэйл пришёл, – она поворачивается к Птичнику. Тот слушает так же внимательно, как Ольга, а вот Ник уже зевает. – Есть новости.

– Короче, дамочка, – выдаёт Ник. Кит постукивает карандашом по блокноту, сестра фыркает.

– Мог бы и повежливее, – шепчет Ольга.

– С чего бы?

– Тише, – вступает Птичник.

– Я пришла сюда слушать не тебя, – Ольга обжигает Ника взглядом, кружка в руке Хризы мелко дрожит.

– Если вы ещё и подерётесь, будет вообще весело.

– Молчи, – шиплю я.

Ник принимает это на свой счёт.

– Что?! На тебя что нашло, Психе? – с каждым словом он повышает голос.

Сестра хихикает, Кит занёс карандаш над блокнотом. Я скорее чувствую, чем вижу, как напрягся Птичник. И замечаю, что Хриза быстро дёргает носком туфли. Ольга надулась и смотрит на всех исподлобья, а Ник почти срывается на крик.

– Вам всем так интересно её слушать?! Я один только хочу узнать, что происходит с Эдой, и…

– Хватит уже спрашивать всех об этом! – теперь кричит и Ольга.

Чувствую себя виноватой. Случайно, но я их спровоцировала, и теперь сестра это заметит и будет напоминать постоянно, она всегда так делает.

– Тише! – Хриза взмахивает рукой.

Может, она хотела прикоснуться к плечу Ольги, сделать успокаивающий жест или одёрнуть Ника. Вместо этого она разжимает пальцы.

Бордово-белая кружка разлетается осколками об пол. Кофе выплёскивается в полёте, остаётся каплями на халате Хризы, на моих и Ника пижамных штанах. Все замолкают.

В наступившей тишине, Хриза шумно выдыхает.

– Совсем скоро к нам приедет комиссия. Они собираются проверить работу отделения, ваше состояние, и прочее, что там обычно проверяют комиссии? – она смотрит на Птичника, но тот только пожимает плечами. Помощи ей ждать не от кого.

– Я просто хочу, чтобы мы прошли, и я смогла лечить вас дальше. Чтобы всё было нормально. Ничего больше.

Я оглядываюсь на Кита, и он подмигивает мне. Так мы ей и поверили.

– Я не прошу от вас чего-то особенного. Я понимаю, что вы не можете себя контролировать. Это не вы, это болезнь. Но попытайтесь, хотя бы попытайтесь не вредить себе и другим, – она дёргает рукой, стряхивая с халата капли кофе.

Мы молчим. Молчим слишком долго, так, что Хриза выходит, оставляя на полу современное искусство в виде пятен кофе и осколков кружки. И нас.

– Ник. В палату, – холодно бросает Птичник.

– Я спокоен.

– Сейчас же!

Это работает. Ник, бурча себе что-то под нос, уходит. Птичник за ним, полы халата развеваются, как мантия. Потом бесшумно ступая чистыми носочками, удаляется Ольга, за ней исчезает Кит, даже не посмотрев на меня.

Остаёмся только мы вдвоём. Сестра усмехается.

– А ведь это ты их спровоцировала.