– Чаще всего вот такие, наверно, так и кончают? – заметила Пегги, поглядывая на расчихавшегося бедолагу изучающе, словно он мог оказаться их следующим клиентом.

– Да, почти всегда. Женщина у меня была только одна… – Эндрю покраснел, поняв, что выразился не слишком удачно. – Я имею в виду… умершая… – Господи! – В смысле…

Пегги изо всех сил сдерживала улыбку.

– Все в порядке, я понимаю, что ты хочешь сказать. Из всех домов, где ты проводил осмотр, только в одном умершей была женщина, – медленно, с расстановкой произнесла Пегги.

– Именно так, – подтвердил Эндрю. – Кстати, это случилось в мой первый осмотр.

Дверь открылась, и в паб вошла пожилая пара. Судя по тому, как встретил их бармен – он молча кивнул и, не спрашивая, стал наливать пинту и полпинты биттера, – они тоже были из разряда постоянных клиентов.

– И как оно прошло тогда, в первый раз? – спросила Пегги.

Эндрю помнил тот день так ясно, как будто это было вчера. Женщину звали Грейс, и ко времени смерти ей уже исполнилось девяносто. В доме не было ни пылинки, как будто несчастная скончалась в результате особенно тщательной уборки. Эндрю помнил, какое испытал облегчение, когда они с Китом вышли наконец из квартиры. Может, так оно всегда и будет: съежившиеся старушки, дожившие до почтенных лет и умершие во сне; скромные сбережения в копилке «Миссис Тиггивинкль»; кассета с «Возвращением в Брайтсхед» в видеопроигрывателе; благодушная соседка, раз в неделю ходящая за покупками и меняющая лампочки.

Так все и было, пока он не нашел записку под подушкой у Грейс.

«В случае моей смерти позаботьтесь, чтобы этой злобной твари, соседке, ничего не досталось. Помяните мое слово – нацелится на мое обручальное кольцо».

Эндрю очнулся от воспоминаний, поймав вопросительный взгляд Пегги.

– В основном нормально, – сказал он, решив, что еще одна печальная история будет лишней в этот безрадостный день.

Они допили пиво, и Эндрю подумал, что было бы кстати попросить Пегги рассказать о себе. Вот только в голову ничего не приходило. В том и проблема, когда всю взрослую жизнь чураешься нормального общения, как криптонита. К счастью, Пегги обладала редким достоинством, выражающимся в том, что в ее присутствии даже молчание не создавало дискомфорта. Она же и нарушила его через какое-то время.

– Получается, что если мы не находим родственников, то и на похоронах никого не будет?

– Вообще-то, правила такого нет, и в служебных обязанностях это не указано, но если так случается, что ожидать никого не приходится – ни друзей, ни бывших коллег, ни кого-то еще, – то я хожу сам.

– Ты молодец. Не ограничиваешься одними только предписаниями.

– Ох, нет. На самом деле это далеко не так, – быстро перебил ее Эндрю, краснея от смущения. – В нашей работе это обычное дело. Уверен, я не единственный, кто так делает.

– И все равно это, должно быть, нелегко. А как они обычно проходят? Я про похороны. Ничего особенного ведь не случается?

– Особенного? Нет, не случается. Хотя необычные моменты бывают.

– Это какие же? – Пегги слегка подалась вперед.

Эндрю моментально представил человека в кресле.

– Однажды на службу явился человек с голубым креслом. Ни друзей, ни родственников найти не удалось, так что я никого не ждал. Оказалось, этот человек – его звали Филипп – был где-то в отпуске и там узнал о смерти друга. Ему единственному позволили войти в дом умершего. Покойный был прямо-таки одержим этим креслом, хотя обивка уже начала линять. В чем причина такой привязанности, Филипп не знал, но предполагал, что когда-то в этом кресле сидела жена его умершего друга. В конце концов они договорились, что он возьмет кресло и постарается восстановить цвет, но в дело вмешалась смерть. По возвращении из отпуска Филипп увидел мое уведомление в местной газете и сразу же направился на похороны. Мало того, он даже принес с собой кресло, чтобы оно стояло рядом во время службы.

– Ух ты, – сказала Пегги. – Действительно трогательно.

– Да. Но… – Эндрю осекся, испугавшись, что сказанное прозвучит слишком уж необычно и даже странно.

– Что?

Эндрю откашлялся.

– Вообще-то, именно после этого случая я и решил, что продолжу ходить на похороны.

– Как это?

– Я и сам не знаю. Просто чувствую, что… вроде бы как должен.

Тот случай – Эндрю не думал, что есть смысл рассказывать об этом Пегги в ее первый рабочий день, – навел его на мысль, что у каждого, кто умирает в одиночестве, есть своя версия того самого кресла. Та или иная драма, независимо от того, каким малозаметным и незначительным было все предыдущее существование. Сама мысль о том, что в конце не нашлось никого, кто признал бы присутствие в мире этого человека, страдавшего и любившего, представлялась ему невыносимой.

Эндрю поймал себя на том, что крутит стакан на столе и ничего не говорит. Он остановился, и пиво, мягко качнувшись, остановилось тоже, но секундой позже. Пегги наблюдала за ним задумчиво и с таким видом, как будто оценивала заново.

– Да, ничего себе первое рабочее утро выдалось.

Эндрю надолго приник к стакану, радуясь законной возможности на мгновение отсрочить необходимость что-то говорить.

– В любом случае, – продолжала Пегги, словно уловив дискомфорт коллеги, – нам бы надо переключиться на что-то более жизнерадостное. Например, с кем мне будет неприятно работать в офисе?

Эндрю позволил себе расслабиться. Каких-то скрытых опасностей эта тема в себе не таила. Он обдумал вопрос. Если соблюдать профессиональную этику, то нужно строго держаться партийной линии и говорить, что да, работать придется в сложной обстановке, что время от времени случаются стычки, но в итоге все сплачиваются и дружно доводят дело до конца. Но с другой стороны, Эндрю только что выпил полпинты лагера в среду днем – и пусть все катится к черту.

– Кит.

– Кит?

– Кит.

– По-моему, я его помню. Сидел на собеседовании с Кэмероном. Ковырял пальцем в ухе, а потом смотрел, что добыл.

Эндрю моргнул.

– Да. То, о чем ты упомянула, верхушка айсберга в теме его личной гигиены.

Оседлав несвойственное ему безрассудство, Эндрю изложил свою теорию, согласно которой между Китом и Мередит что-то происходило. Пегги покачала головой.

– Печально, но Кит немножко напоминает парня, с которым я тусовалась в школе. От него воняло, и волосы у него были длинные, грязные, но я ничего не замечала, потому что с ума по нему сходила. Хотела бы я сказать, что он был невероятно обаятелен и добр, но, увы, это не так – он был вдобавок ко всему еще и полный идиот. И при всем при том играл на гитаре в местной группе, в которой я играла потом на маракасах.

Слушая ее, Эндрю перенесся в тот далекий день, когда ему довелось стать свидетелем первого – и последнего – представления Сэлли и команды «Дрифтвуд» ее тогдашнего дружка, Спайка, представления, во время которого разнервничавшиеся музыканты убили несколько каверов Джони Митчелл на глазах у аудитории, состоявшей из Эндрю и двадцати пустых стульев. В тот вечер Сэлли была такой необычайно ранимой, что даже теперь Эндрю накрыла теплая волна любви к сестре.