Когда тепло устоится и окрепнет, мы попугаев выносим на прогулку. Развешиваем попугайные клетки у стены. Чтобы не было сквозняка. Чтобы попадала тень от лиан ожившего уже весной винограда.

Один глаз у попугаев сощурен в наслаждении, а другой наблюдает за источником долгожданного витамина D — за солнцем.

Горшки с перезимовавшими у нас в коридоре цветами выносятся на улицу и ставятся на разогретые солнцем скамейки и подставки.

К стенам дома, как к освободившимся лежанкам и шезлонгам на пляже, жмутся весной бабочки.

Зоопарковские звери и птицы, кто еще в утепленных помещениях, принюхиваются к бодрящему весеннему воздуху. Помещения уже с ранней весны у нас везде проветриваются.

Поначалу двери мы совсем ненадолго открываем, но с каждым днем подольше и пошире.

Звери смотрят на лучи, пока еще осторожно ощупывающие пол.

Солнечные лучи из-за приоткрытой двери в вольере смелеют, проникают, просовываются, разбегаются по стенам. И ищут: кого бы осветить?

Снег отступает, и лед отбиваем на тенистых тропинках вдоль вольеров. Замерзшие лужи под ногами раскалываются ледяной узорной паутиной.

Пластами съезжает с крыш вольеров снег. Лопатой сбиваем его, скатываются с крыши тяжелые лавины.

И именно перезимовав, и именно в деревне перезимовав, можно по-настоящему почувствовать наступившую оттепель, таяние надоевшего уже снега и весну.

По снегу, искрящемуся на весеннем раннем солнце, несешь гусиное теплое яйцо. Яйцо шероховатое, белое, снег на улице тоже еще белый.

И это не просто гусиное яйцо, а яйцо нильского гуся — с берегов Нила, где рождается солнце.

Шел, шел по расчищенной дорожке, снег съехал, и перед тобой гора снега. И кажется, что пахнет сейчас только снегом, одним снегом, ноздреватым и с кусками подтаявшей земли.

Лебеди плюхаются на воду. Их лапы движутся, как будто колеса в катамаране, истосковались за зиму по глубине и по плотности воды, отталкиваются с наслаждением под водой.

После купания обтирание гуттаперчевой шеей всего тела, пропускание перьев через клюв. Изгибы шеи у взрослого черного или у белого лебедя, извивы.

Лебеденок у черного лебедя рождается серый, темнеет постепенно. С каждым днем набирается этой угольной густоты и черноты. С переливами, отсветом на солнце. С завитками перьев на черных крыльях.

Постепенно у лебеденка вытянется шея. И клюв покраснеет постепенно. Постепенно на краснеющем клюве пробьется белое пятнышко. (У взрослого черного лебедя клюв красный, но с белым крохотным пятнышком на кончике.)

Куры черные, но несут обычные, ну то есть белые яйца. Черные несушки, белые яйца. (И все-таки ждешь, ждешь, ждешь: а вдруг черное пятнышко окажется?!)

Черный гребешок у черного-черного петуха и черный клюв и глаз.

Недовольный и вспыльчивый петух косится на тебя своим сверкающим антрацитом — черным гневным глазом.

Увеличится громкость или стихнет

Гусаки хватают друг друга за шеи и дерутся. Слышен крик проигравших и крик победивших гусаков.

Выпускаем весной на улицу птиц, истосковавшихся в теплых, но все-таки тесных зимних вольерах. И как они сразу оживают, и как они расправляют сразу крылья!

Узнают свои летние вольеры, не до конца еще, правда, подсохшие после оттаявшего снега.

Страус падает перед страусихой на колени. Он почти всегда весной падает перед избранницей-страусихой на колени.

Когда бежит, он разгонится и может даже немного проехать на коленях, притормозив перед страусихой. Если лужа, то он падает в лужу. Тормозит и въезжает прямо в лужу. Крыльями машет. Кончики перьев постоянно обмакиваются в лужу. И грязь летит с крыльев, когда он ими перед страусихой размахивает.

Из досок мы сколотили мостки и разложили их по дорожкам там, где грязно. Когда идешь, обязательно одна из дощечек покачнется.

Любой ручеек и запруда — и там утка. Поджарые утки-бегунки (или как мы их еще шутя называем — «марафонцы») бегут с плотно прижатыми крыльями. Ну раз они бегунки, то и бегут. И только в лужах временами мелькает отражение.

Цесарки тоже держатся вместе и бегут. Перелетают через заборы, перепрыгивают. Чтобы не потеряться, орут. По крику их можно отследить. Увеличится громкость или стихнет. Их крик на бегу доносится из-за забора.

Орут павлины. Басовито, протяжно и густо ухнет страус. Все страусы гудят басовито и протяжно. Когда гудят, раздувают сильно шею.

Звук этого страусиного гудка похож немного на то, как бывает при налаживании перед концертом аппаратуры. Кажется, что сейчас в микрофон постучит кто-то, скажет: «Раз-раз-раз».

Зарычат, и именно зарычат — не закричат, хрипло, обрывисто косули. Неожиданно резко для косули. Для такой изящной косули.

Косули раскроют «зеркала» (а это белые пятна под хвостом), разбегутся с распахнутыми «зеркалами» по участку.

Журавль наш услышит журавлей и отвечает пролетевшему клину. Журавли ему тоже отвечают. Они могут даже немного спуститься к нему и покружить. Но наш журавль только страстно подпрыгивает в небо (потому что не может улететь, его потрепали когда-то на поле охотничьи собаки). Он запрокидывает голову в небо и кричит. Крик журавля очень резкий, разрывающий.

Духовым оркестром трубят весной казарки. На голове у канадских казарок такие «щечки», как узлы от белого подвязанного платочка. И казарки трубят в жизнерадостных «платках».

Все птицы, вынесенные нами на улицу, влюбляются. Разобьются по парам или в кучки.

Индюки раздувают хоботки. У золотого фазана оперение как у древнеегипетского воина. Чешуйчатые золотые пластинки на шее — воротник. Шлем — золотые струящиеся кольца. И пятнышко румян на щеке, и поднятая удивленно, надменно бровь фазана.

Собираешь бруснику или чернику летом, в ладони цвет от пера фазана, натираешь морковку, морковный сок — фазан. Присмотришься и найдешь на оперении фазана все: и цвета апельсина, мандарина. И цвет горечавки синей, и бессмертника.

А фазаньи курочки неприметны и скорее цвета земли, травы, воды. Тише, как говорится, воды, ниже травы. Потому что они сидят весной на гнездах.

Хохлатые утки, у них небольшой хохолок на голове. У девочек — как после завивки из парикмахерской, у селезней — как выбивающийся из-под фуражки вздорный лихой чубчик.

Брамы, это крупные и мохноногие куры, гуляют по участку. На ногах у них очень густое оперение, и кажется, будто они фасонят в расклешенных штанах.