остановить полный автобус народу и даже поставить его на ручник. А потом лег головой на руль. Видимо, годы войны съели ресурс мотора старого солдата.

Славке тогда было шестнадцать. Его сестра Тамара уехала учиться, брат Валерка завербовался водителем куда-то на стройку в Сибирь. Тетя Аня не смогла уследить за младшим сыном, он связался с местными уркаганами, в какой-то драке порезал кого-то ножом и загремел на пять лет. После его освобождения Фёдор уже не следил за его судьбой. Славка ненадолго побывал на родине, пожил у матери, много пил, потом, то ли снова сел, то ли как брат тоже завербовался куда-то на север. И пропал. Без отца жизнь Славкина свою колею потеряла.

Глава 9. Тетя Нина

Старшая мамина сестра, тетя Нина, жила, как все говорили, в Астрахани. На самом деле до пыльного степного поселка в дельте Волги от Астрахани было еще километров восемьдесят. Дорога от родного дома до этого поселка осталась в памяти Фёдора отдельными увесистыми ломтями воспоминаний. В эту поездку брать его не хотели. Хотя брату было уже десять, вполне себе самостоятельный пацан, Фёдору семь, осенью его уже должны были собирать в школу, в первый класс, но, видимо, матери казалось, что с двумя сорванцами ей будет довольно хлопотно. Ей ведь и самой, наверное, хотелось отдохнуть не только от работы, но и от порядком поднадоевших забот о доме и о детях. Уже сам став отцом двух непосед, Фёдор прекрасно понимал, что творилось в маминой душе и мозгу.

Были какие-то полунамеки, полупредложения — «тебе надо готовиться в школу…», — а чего там готовиться? — «а может сэкономим и купим тебе новый велосипед?» — тоже не катит, брату Сереге «Школьник» уже маловат, все равно достанется Фёдору. Последнее слово осталось за бабушкой Настей. С образованием в один класс церковно-приходской школы и вековой мудростью, она все душевные метания окружающих, будь они хоть дети малые, хоть ее взрослый сын или сноха, да и другие родственники или соседи, она все их душевные метания и колебания читала «с листа», как открытую книгу, как свой старый псалтырь в затертом кожаном переплете, который она, похоже, знала наизусть.

Фёдор разговор услышал как бы случайно. Было лето, он вышел из дома вроде, как в их детстве говорили, «побегать», а сам тишком пробрался в малинник, в заросли, в свое укромное место, которое не было видно ни с улицы, не из дома. Окна в доме были открыты, и разговор бабушки и отца с матерью был слышен отчетливо. Фёдор запомнил самое важное:

— А вот, робяты, как вы ему в глаза смотреть потом будете, коли оставите … Он уже все уши прожужжал — в Астрахань, в Астрахань… к тете Нине…к тете Нине… Нет, робяты, нельзя так с дитем…

Сначала ехали на поезде до Москвы. Это было знакомо. На поезде Фёдор уже ездил с матерью до областного центра, до другой своей тети, тети Нади. Но тогда было совсем неинтересно. Дело было зимой. В вагон сели вечером, за окном быстро стемнело, ничего не было видно. Только редкое мелькание каких-то далеких огоньков, да темная стена тянущегося вдоль путей леса. На вторую полку его не пустили, там расположился брат, отдельного билета на Фёдора не брали. Ему пришлось спать вместе с мамой на нижней полке. А рано утром уже приехали. Из всех дорожных развлечений был только вкуснейший чай, не из кружек как дома, а из стеклянных стаканов в фигурных металлических подстаканниках, да походы в туалет, где можно было нажать на педаль и заворожено смотреть, как вода через открывшуюся в унитазе дыру, дышащую морозным воздухом, разлетается мелкими брызгами прямо на мелькающие в этой дыре шпалы. Вот и все развлечения.

В этот раз только до Москвы ехали почти двое суток. Все это время погода благоволила, дни стояли ясные, солнечные, но не жаркие. К тому же у Фёдора было свое отдельное место, причем на второй полке. Упасть он нисколько не боялся, сказалась привычка спать на полатях в деревне у Тяти. Зато можно было открыть верхнюю узкую откидную раму окна и, высунув голову, когда не видела мать, подставлять лицо встречному потоку неповторимо железнодорожно пахнущего воздуха. А можно было выставить руку и опытным путем ощущать, что воздух вовсе не невесом, он тяжел и плотен, почти как вода в Мельнишной, быстрой ключевой, три метра в ширину, речушки прямо под горой, на которой стояла Тятина деревня.

Москву Фёдор почти не видел и почти ничего московского не запомнил. Фактически не выходя с одного вокзала, они на метро переехали на другой вокзал, где и просидели часов шесть до поезда на Астрахань. Только метро еще одним увесистым ломтем осталось в памяти Фёдора. Сначала была ушедшая в пятки душа, когда перед ним лязгнул железными челюстями турникет, закрывшийся вслед за прошедшим через него братом. Мама опустила в щель пять копеек и сказала «Беги!». Он рванул так, что чуть не врезался в какого-то дядьку, идущего навстречу. Дядька поймал его за голову и улыбнулся так, что показалось — таких как Фёдор и таким же манером он ловит в метро каждый день и не по одному. Потом Фёдор долго не решался ступить на эскалатор, ему казалось, что вот он ступит и опора уйдет из под ног, как тот хлипкий плот на Мельнишной, приспособленный из старой сарайной двери, на котором они катались с братом втайне от Тяти и бабушки. Но там он всего лишь улетел с плота пусть и с головой, пусть и в ледяную, но знакомую и по прикосновению и по вкусу ключевую воду, в которой они, несмотря на все запреты, плескались и бродились почти каждый день. А тут? Куда увезет его эта гремящая жуткая черная лестница? И как потом с нее сойти? Но, собравшись с духом, он крепко ухватился за ползущий черный резиновый поручень и шагнул вперед.

Когда они спустились вниз и он суматошно спрыгнул с эскалатора, страх прошел и Фёдор начал смеяться. Так всегда бывает. Когда опасность мнимая или реальная проходит, приходит немотивированное веселье.

— И совсем не страшно! И совсем не страшно! — прыгал Фёдор, пока мать не взяла его за руку — Пошли уже, храбрец!

Москва, которую Фёдор видел из окна поезда, увозившего их в Астрахань, ему не понравилась. Сплошь какие-то бетонные заборы да некрасивые, в основном, пятиэтажные здания, каких и у них в городе полно. Кремля в окна видно не было.