После торопливого выхода людей папского посольства из палаты выходили русские очевидцы переговоров. Выходя, обязательно сначала крестили царя, потом – себя. Последним вышел Борис Годунов, плотно прикрыв дверь.

Нунций Поссевино наконец открыл глаза.

– Книги твои врут, – сообщил он скрипучим голосом. – И те книги, что жгли мы восемнадцать лет в ходе Тридентского собора, тоже лгали.

Осип Непея, стоя в пыльной темноте, за тяжелой занавескою, аж вдавился в простенок. Сейчас Иван Васильевич как проорет чего-нибудь мимо посольского обихода! Или самолично возьмет кинжал со стола и приколет Поссевино.

– Лгут книги, лгут, – не веря себе, услышал Осип тихий, болезненный голос Ивана Васильевича. Чуть не выскочил – помочь царю. – Ибо сказано древними: мысль изреченная есть ложь! – закончил свою мысль государь и засопел носом.

– Поддерживаю, – тоже тихо, но с уверенной строгостью в голосе ответил Поссевино. – Только живое слово, сказанное приближенным к Богу служителем, есть истина.

– Поддерживаю, – отозвался царь. – Но как тогда быть с тем фактом, что во главе вашей веры стоит Дева Мария, матерь Христа, то бишь особа женского рода, а на амвонах у вас проповедуют исключительно мужчины?

– Сие наше, внутрицерковное дело, – быстро ответил папский посланник.

– Такое дело, – хохотнул царь Иван, – что и говорить о нем стыдно?

– Спор у нас выходит религиозный, а не дипломатический, – ввернул новое слово «дипломатик» нунций Поссевино, – однако я готов немного поспорить с тобой, царь Иван, о разнице наших символов веры. Для разогрева, скажем так, перед тяжким разговором про «дипломатик унд политик».

– Я спорить не стану о том, что и сам знаю, – Иван Васильевич встал, прошелся по залу, снова вернулся к столу. Чухонские знахари велели ему не застаивать кровь в ногах, двигаться. – Я прекрасно знаю, что вы, паписты, свели две основные буквы священного письма в одну букву. Вы букву «Б» – «Бог», совсем извели из азбуковника. А вместо нее пишете букву «В», заставляя всех верующих читать ее как букву «Б».

– Наша азбука, как надобно, так и делаем, – встрял Поссевино.

– Но ты же, балда стоеросовая, прекрасно знаешь, что буква «В» означает женскую ипостась! «В» – есть вагина! Срамное женское место! Та ипостась, что принимает мужское семя! И более ничего! Никаких Божьих действий, окромя рождения сына Божьего, женская ипостась не исполняет! Не может она числиться среди Богов небесных!

Поссевино подобрал свою широкую красную сутану, сел прямее. Он посчитал, что царь Иван в своих поисках истины попался на самом неприятном для него факте. Хотя про букву «Б», которую иудеи и греки выбросили из латиницы полтораста лет назад, срочно творя окончательный текст Библии к закрытию Тридентского собора, московский царь, упрямая гадина, ведает верно.

– А мы и не причисляем нашу матерь, Деву Марию, к Богам небесным, – усмехнулся Поссевино. – Мы, таким образом, говорим всем нашим прихожанам и прихожанкам: «Она такая же, как и вы все. И у вас может родиться сын Божий! Только молитесь истово, да выполняйте заповеди Церкви нашей, да законы наместника Бога на Земле, Святейшего Папы. И не забывайте исполнять главный закон Церкви – исправно вносите десятину в ваш приход»!

Непея дышать перестал, слушал. Там, за переговорным столом, забулькало. Потом послышалось глотание. Пил царь Иван. Только царь Московский в три приема может опустошить чару вина объемом с … половину солдатского сапога!

Государь выпил, что-то долго жевал. Зимний день короток, пора бы и свечи зажигать. Зимой, в три часа пополудни, – темень на Москве…

Об пол громыхнуло царским посохом. Проскрипела вторая дверь в палату, та, что для холопов.

– Огня! – приказал царь.

Свечи холопы внесли уже зажженными, догадались о скором приказе про огонь.

* * *

Дверь хлопнула, царь и Поссевино опять остались одни.

– Продолжим, благословясь, – сказал царь и без подготовки бухнул: – Ежели так, Поссевино, что каждая женщина у вас может родить сына Божья, то и каждый мужик может оказаться тем Богом, что осеменит сию женщину! Это значит – что? Что у вас там не Церковь, а секта! Секта, отринутая от Вечной Православной религии! Только сектанты славословят всеобщее равенство и братство, общие деньги и свальный грех!

– Прошу не оскорблять нашу Церковь, – прошелестел голос Поссевино, – иначе я сверну переговоры, и вместо меня здесь скоро будут сидеть солдаты!

– Тебя рекомендовали мне как самого ушлого переговорщика, – с удовлетворением в голосе ответил царь, – а ты не можешь держать косой удар противной стороны.

– В чем есть твой косой удар, царь Иван Васильевич?

– А в том, что ты никак не можешь парировать мое обвинение в сектанстве!

– Служители нашей Церкви не парируют несуществующего удара, не отвечают на оскорбительные словесные выпады противной, по вере, стороны.

– А ежели таковые выпады делают священники, с детства взращенные в лоне вашей Церкви?

Поссевино задумался.

Чтобы латинянину легче думалось, Иван Васильевич налил ему крепкой настойки, тайну изготовления которой принесли на Русь поволжские народы – чуваши, мари, мордвины, эрзя. Они, скотоводы и жрецы темного, свирепого верования, пришли сюда, на Московию, много раньше ватаг Рюрика, Свендеслава и Гедемина. И пока ждали себе крепких и сильных князей, очень усовершенствовали свой веселящий напиток именем арака, который вскорости русские ласково обозвали «водка».

Поссевино водку выпил и закашлялся. Царь сунул ему моченное в соли яблоко, первейший заедок крепкого напитка. Чтобы Поссевино не подумал ничего худого, царь и сам выпил полуштоф водки, крякнул и тоже закусил моченым яблоком из той же тарели.

* * *

Осип Непея, там, за шторой, внезапно взмок, хотя от стены несло стылой сыростью. Он понял, куда гнет Иван Васильевич. Какой негаданной силы готовит он удар действительно слабосильному переговорщику, негодному даже, по уму своему, носить трость за хозяином. Осип троекратно перекрестился и троекратно же прочел «Отче наш». Шепотом и в стену.

– Ну, – весело спросил царь, – надумал ответ, Поссевино?

– Думать нечего, – твердо ответил Поссевино. – В полуторатысячелетней истории нашей Матери-Церкви не было такого, чтобы посвященные в сан наши веролюбивые люди хулили свою Матерь.

Иван Васильевич усмехнулся, встал из-за стола и подошел к полкам с книгами. Тотчас нашел одну, в тонкой бумажной обложке, вернулся на место. Полистал книгу, нашел место и прочел:

«Католической церкви нет еще и пятисот лет, а ты, ваше Святейшество, поощряешь всякие нечестные выдумки и платишь писакам, которые за один дублон готовы написать, что Церковь наша родилась тогда, когда и городов наших не стояло на этой грешной Земле. Мало того, ты киваешь головой, когда тебе выдумывают бесчестные греки, что был такой Император, Константин, который через триста лет после гибели Господа нашего на кресте, будто бы сам стал христианином и другим разрешил исповедовать христианскую веру. Не треснул ли сейчас под тобой камень, именем Петр, на котором стоит наша Церковь…»