«Бывают мгновения, когда я задыхаюсь от своего бессильного ясновидения… Более пятнадцати лет я постоянно предчувствовал эту страшную катастрофу — к ней неизбежно должны были привести вся эта глупость и все это недомыслие».

«Перед Россией стоит нечто более грозное, чем восемьсот двенадцатый год… Россия опять одна против всей враждебной Европы, потому что мнимый нейтралитет Австрии и Пруссии есть только переходная ступень к открытой вражде. Иначе и не могло быть; только глупцы и изменники этого не предвидели»[77].

«Вся русская политика и дипломатия осуществляется, за немногими исключениями, руками немцев или русских немцев… Тут на первом месте граф Нессельроде — немецкий еврей; затем барон фон Мейендорф, посланник в Берлине, из Эстляндии… В Австрии работает граф Медем, курляндец, с несколькими помощниками, все немцы. Барон фон Бруннов, русский посланник в Лондоне, тоже курляндец… Наконец, во Франкфурте в качестве русского поверенного в делах действует барон фон Будберг, лифляндец. Это лишь немногие примеры»[78].

«Смотрите, с какой безрассудной поспешностью мы хлопочем о примирении держав, которые могут прийти к соглашению лишь для того, чтобы обратиться против нас. А почему такая оплошность? Потому что до сих пор мы не научились отличать наше Я от нашего не-Я…»[79].

«Впрочем, я все более и более убеждаюсь, что все, что могло сделать и могло дать нам мирное подражание Европе, — все это мы уже получили… Нужна была эта с каждым днем все более явная враждебность, чтобы заставить нас осознать себя. А для общества, так же как и для отдельной личности, — первое условие всякого прогресса есть самопознание. Есть, я знаю, между нами люди, которые говорят, что в нас нет ничего, что стоило бы познавать. Но в таком случае единственное, что следовало бы предпринять, — это перестать существовать, а между тем, я думаю, никто не придерживается такого мнения»[80].

«Суверенная демократия — из той же оперы. Не суверенитет нам нужен для защиты демократии, а наоборот!..

В странах западной демократии, которую ненавидят так называемые российские патриоты, люди живут хорошо. И если эти господа хотят, чтобы наш народ оставался в нищете, а чиновники еще больше воровали, — пусть строят „русскую демократию"…»[81]

«Наши последние успехи могли быть очень обидными для них (имеются в виду англичане и французы. — Ред.), но они останутся бесплодными для нас. Здесь так много людей, которые могли бы дать им полное удовлетворение в этом отношении. И могут сделать России гораздо больше вреда благодаря своему положению»[82].

«Когда Николай Павлович читал эту французскую прозу своего канцлера, кончавшуюся выводом о мировом державном первенстве русского царя, французский флот уже подошел к Саламинской бухте, Стретфорд-Рэдклифф уже овладел Абдул-Меджидом, а в Вене окружение Франца Иосифа ежедневно твердило, что необходимо немедленно занять враждебную России позицию»[83].

«В самом ли деле он до такой степени ничего не понимал в происходящих событиях? Себя ли самого убаюкивал лживый и льстивый раб своими умильными речами или сознательно обманывал властелина?»[84]