- А, Ефим Семенович! - закричал он как бы возбужденно.- Выко мне? Да что же вы тут сидите? Вы бы сразу постучались. Ну, заходите,заходите. Стоп, стоп, только не через порог.

Затащив Ефима в кабинет, он его сердечно обнял и дажепохлопал по спине и огорошил вопросами, из которых можно было понять, что он нио чем, кроме как о Ефиме, не думает:

- Ну как здоровье? Как дела? Как Кукуша? Надеюсь, у Тишки васпирантуре все в порядке? У меня, между прочим, внук тоже аспирант. Винституте кинематографии. Замечательный парень. Спортсмен, альпинист,комсомольский вожак. Вот говорят, нет в наше время молодежи, преданной идеалам.А я смотрю на Петьку - его, кстати, так в честь меня назвали - и вижу, хорошаяу нас молодежь, стоящая. Ну, бывают, конечно, и отклонения.Генерал снял ипротер платочком очки.- А как, к слову сказать, Наташка? Я понимаю, вопросделикатный, но я не официально, не с агентурной - ха-ха точки зрения, а кактоже отец и даже как дед... Надеюсь, она как-то устроилась, не бедствует там ссемьей, все в порядке?

Он, конечно, знал, что Ефим каждый вторник приходит наГлавный почтамт и, натянув шапку на глаза и отворачиваясь (непонятно, на чтопри этом рассчитывая), протягивает в окошечко свой паспорт с фотографией, накоторой его лицо с выпученными еврейскими глазами ничем не прикрыто. Но Ефим,не зная, что Петр Николаевич знает, неуверенно сообщил, что ему, собственноговоря, о дочери мало чего известно, он связи с ней не поддерживает.

- Ну и напрасно,- сказал Петр Николаевич.- Сейчас не прежниевремена, когда, понимаешь, наличие родственников за границей могло привести кнеприятностям. У меня, кстати, когда случилась вся история, оказалась тетка вАргентине... Да я о существовании ее даже не помнил. А мне записали: скрыл. Нотеперь к подобным вещам отношение принципиально переменилось. Теперь каждыйпонимает, что наши дети, как бы они себя ни вели, есть наши дети, мы все равноо них беспокоимся, устраиваем их в институты, в аспирантуры, достаем имботинки, джинсы, перчатки, шапки... Да, извини,перешел он незаметно на"ты",- ты ведь не просто так ко мне пришел. Наверное, какое-то дело.

Ефим замялся, заволновался. Ему показалось вдруг странным,что Петр Николаевич сам упомянул слово "шапки". Помявшись, он все жесказал, что именно о шапке и пойдет речь.

- О шапке? - удивленно поднял свои выцветшие брови ПетрНиколаевич.

- О шапке,- смущаясь, подтвердил Рахлин и тут же стал сбивчивои путанно объяснять, что он ходил в производственный комбинат, а человек,который там сидит... конечно, Ефим очень его уважает, возможно, он был ценныйсотрудник органов, но все-таки работа с людьми творческого труда, как известно,требует некоторой особой деликатности и чуткого отношения, а он...

- Он отказал? - сурово нахмурился Петр Николаевич исхватился за телефонную трубку.

- Подождите,- остановил его Ефим и, еще больше волнуясь,стал объяснять, что тот не то чтобы совсем отказал, но проявил бездушие инепонимание и ему, автору одиннадцати книг, предложил кошку, когда дажеБаранов, написавший за всю жизнь одну книгу, и тот получил кролика.

Пока он это говорил, Петр Николаевич стал поглядывать начасы и нажал тайную кнопку, в результате чего явилась секретарша и напомнила,что ему пора ехать на заседание в Моссовет.

Разговор принимал дурацкое направление. Петр Николаевичсказал, что сам он ни в каких шапках не разбирается и устремил долгий взглядкуда-то мимо Ефима в сторону двери. Невольно скосив глаза в том же направлении,Ефим увидел висевший на вешалке плащ и синий потертый берет с короткимхвостиком посередине. Ему стало немного неловко, что он хлопочет о шапке, в товремя когда такой хороший человек и генерал ходит в берете. А тот, не даваяопомниться, тут же рассказал эпизод из своего боевого прошлого. Как, выбившисьоднажды из окружения, Лукин со своим отрядом блуждал по заснеженным Сальскимстепям, и все с ним были в рваном летнем обмундировании, в сбитой обуви и вхлопчатобумажных пилотках. И хотя Ефиму и самому в жизни приходилось попадать вразные переплеты, он, конечно, не мог не вспомнить, что в настоящее время он позаснеженным степям не блуждает и ночует не под промерзшим стогом, а в теплойкооперативной квартире, и, хотя он сюда явился без шапки, она у него все-такиесть.

И он уже готов был сдаться, но в это время в кабинет слисьей шапкой в руке заглянул поэт-песенник Самарин, исполняющий обязанностипартийного секретаря

Холодно кивнул Рахлину, он спросил Лукина, пойдет ли тот обедать.

- Нет,- сказал генерал, взглянув на часы.- Меня ждут вМоссовете.

- Ну пока,- сказал Самарин и, выходя, взмахнул шапкой,отчего бумаги на столе Петра Николаевича шевельнулись.

И вид этой шапки поднял боевой дух Ефима, потому что Самаринхотя и парторг, но поэт никудышный, и если уж судить по талантам или значению влитературе, то на лисью шапку никак не тянет.

Осмелев, Ефим напомнил Лукину, что на войне он тоже побывал,а кроме того, ему приходилось участвовать в различных героических экспедициях,а сейчас время мирное, люди должны свои возросшие запросы полностью и посправедливости удовлетворять. А какая может быть справедливость, если тому, ктоотирается около начальства, дают превосходную шапку, а тому, кто ведет себяскромно и самоотверженно трудится над созданием книг о людях героическихпрофессий, не дают ничего, кроме кошки?

- А где же,- сказал Ефим,- где же наше хваленое равенство? Унас же все газеты пишут о равенстве.

- Ну знаете! - Лукин возмущенно вскочил и всплеснул руками.-Ну, Ефим, ну это вы уж слишком. Из-за какой-то понимаете, шапки, из-за какой-топаршивой кошки вон на какие обобщения замахнулись! При чем тут равенство, причем тут высшие идеалы? Неужели мы должны бросаться нашими идеалами радикакой-то шапки? Я не знаю, Ефим... Вы моложе меня, вы другое поколение. Но людимоего поколения... И я лично... Вы знаете, на мою долю многое выпало. Но яникогда, никогда не усомнился в главном. Понимаете, никогда, ни на минуту неусомнился.

Лукин весь побледнел, задрожал, трясущимися руками полез вбоковой карман, вынул бумажник, достал из него маленькую пожелтевшуюфотографию.

- Вот! - сказал он и бросил на стол перед Ефимом свойпоследний козырь.

- Что это? - Ефим взял карточку и увидел на ней изображениедевочки лет восьми с большим белым бантом на голове.

- Это моя дочь! - взволнованно прошептал генерал.- Она былатакая, когда меня взяли. Причем, между прочим,- он пожал плечами и улыбнулсясмущенно,- я ушел совершенно без шапки. А когда через шесть лет я вернулся,она... я имею в виду, конечно, не шапку, а дочку... она была уже большая. Идаже замужем...

Он стер со щеки слезу, махнул рукой и со словами:"Извините, мне пора" - бережно положил карточку в бумажник, бумажникв карман и стал одеваться. Натянул на себя плащ, напялил на голову берет схвостиком.