После моего ухода Ефим умылся, побрился, почистил и поставилна место зубные протезы. В перерывах между этими процедурами звонил и в концеконцов дозвонился. Жена Каретникова Лариса Евгеньевна начала было говорить, чтоВасилий Степанович нездоров и никого не принимает, но тут в трубку влез голосмнимого больного.

- Фимка! - загудел он.- Не слушай ее, хватай такси и чтобчерез пять минут был здесь. Да рукопись захвати.

Каретников жил в высотном доме на площади Восстания.

Дверь Ефиму открыла Лариса Евгеньевна с жирно намазаннымкремом лицом, в халате и в папильотках.

- Ну, заходи, раз пришел,- сказала она не очень приветливо.-Василий Степанович ждет. Во фраке.

Ефим прошел по длинному коридору мимо домработницы Нади,которая, стоя на шаткой стремянке, шваброй сметала обнаруженную под потолкомпаутину. Надя была в коротком перепоясанном ситцевом халатике.

- Здравствуйте, Наденька,- дружески поздоровался Ефим, нолицо опустил и отворотил в сторону.

Дверь в кабинет Василия Степановича распахнулась, и самхозяин явился Ефиму в длинных футбольных трусах и в майке, прожженной набольшом животе. Он втащил Ефима внутрь, закрыл и прижал плечом дверь.

- Принес? - спросил он громким шепотом.

- Принес,- сказал Ефим и вытащил из портфеля не рукопись, ачекушку.

- И это все?

- Есть и второй том,- улыбнулся Ефим и, приоткрыв портфель,показал вторая чекушка лежала на дне.

- Вот молодец! - одобрил Василий Степанович, срывая пробкузубами. Жонглерским движением покрутил бутылку, водка запенилась и завинченнойструей потекла в раскрытую жадно пасть.

Отпив таким образом примерно треть, хозяин ухнул, крякнул испрятал бутылку на книжной полке за "Капиталом" Маркса.

- Молодец! - повторил он, отдуваясь.- Вот что значитеврейская голова! Я почему против антисемитизма? Потому что еврей в умеренномколичестве полезный элемент общества. Вот, скажем, в моем журнале я - русский,мой заместитель - русский, это правильно. Но ответственного секретаря я всегдаберу еврея. У меня прошлый секретарь был еврей, и теперешний тоже. И когда мнев ЦК пытались подсунуть вместо Рубинштейна Новикова, я им сказал: дудки. Есливы хотите, чтобы я продолжал делать настоящий партийный литературный журнал, вымне моих евреев не трогайте. Я вот уже тридцать шесть лет редактор, всепережил, но даже во времена космополитизма у меня, где надо, всегда были евреи.И они всегда знали, что я их в обиду не дам. Но и от них я требую верности. ЯЛейкина к себе вызвал, стакан водки ему поставил: "Ну, Немка, говорю, еслиты на историческую родину поглядываешь, то от меня мотай по-хорошему не меньшечем за полгода до подачи. Надуешь, ноги вырву, спички вставлю и ходить заставлю".

Большой, грузный, Василий Степанович ходил по комнате,заложив руки за спину, выпятив живот, и говорил заплетающимся языком. Иногда вместах своей речи, казавшихся ему особенно удачными, хлопал себя по ляжкам ивзвизгивал. Перескочив с одной темы на другую, спросил Ефима, не видел ли тотего статью.

- Где? - быстро спросил Ефим.

- Ты что же, милый друг, "Правду" не читаешь? -спросил Василий Степанович не без ехидства.- Видишь, как я тебя подловил.Ну-ну-ну, не бойся, не продам. Вот,- схватил он со стола газету и сунул Ефиму.-"Всегда с партией, всегда с народом". Хорош заголовок?

- Мм-м,- замялся Ефим.

- Мму! - передразнил Каретников, замычал по-коровьи.- Немучайся и не мычи, я и так вижу, что морду воротишь. Название не фонтан, нозато просто и без прикрас. Всегда с партией, всегда с народом. Всегда с тем и сдругим. А не то что там...- Не закончив своей мысли, он застонал, подбежал кдвери и, схватив самого себя за уши, трижды головой, как посторонним предметом,стукнул в притолоку.- Ненавижу! - прорычал он и заскрипел зубами.Ненавижу,ненавижу и ненавижу! - Набычился злобно на Ефима: - Ты думаешь, кого ненавижу?Знаешь, но боишься подсказать. Власть, нашу, любимую, Советскую...нне-на-вижу.- И опять стукнул лбом об стену.

Размахивая руками, стал ходить вокруг Ефима и бормотать,словно бы про себя:

- Вот она, человеческая неблагодарность. Власть мне вседала, а я ее ненавижу. Без нее я бы кто был? Никто. А с ней я кто? Писатель!Писатель-депутат, писатель-лауреат, писатель-герой, выдающийся писательКаретников! А из меня,- остановился он напротив Ефима,- такой же писатель, какиз говна пуля. Писатель Васька Каретников. А Ваське быть бы по торговой части,как дедушка Тихон. Тихон Каретников, кожевенные и скобяные товары. Двасобственных парохода на Волге имел. А папашку моего Степана Тихоновича заэти-то пароходы и шлепнули. А я в детдоме себе происхождение подправил накрестьянское да в газете "Молотобоец" стал подписывать подпсевдонимом Бывалый. Послал Горькому свой рассказ "На переломе", а тотсдуру его в альманах. Ах, суки, загубили вы Ваську Каретникова, сделали из негописателя. Ненавижу! - и хотел стукнуть в притолоку, но, потрогав лоб,воздержался.

- Василий Степанович! - озабоченно прошептал Ефим и пальцемпоказал на потолок.

- Думаешь, там микрофоны? - понял Каретников.- Ну, конечно,там они есть. А я на них положил. Потому что то, что я здесь говорю,- неважно.Все знают: Каретников алкаш, чего с него возьмешь. Важно то, что я говорю нездесь, а публично. А здесь что хочу, то говорю. Тем более что обидели, суки.Обещали протолкнуть в академики меня, а протолкнули Шушугина. Академик Шушугин.А академик вместо слова "пиджак" "спенжак" пишет, вот чтобя с этого места не встал. А его в академики. А я обижен. И все понимают, что яобижен и поэтому могу ляпнуть лишнего. Но только дома, потому что партия от настребует преданности, а не принципов. Когда можно, я ее ненавижу, а когда нужно,я ее солдат. Ты писатель и должен понимать разницу между словами"можно" и "нужно". Я делаю то, что нужно, и поэтому мнекое-что можно, а ты того, что нужно, не делаешь, значит, тебе можно намногоменьше, чем мне. Понял, в чем диалектика? Дай-ка еще глотну!

Василий Степанович сел в кожаное кресло и закрыл глаза. ПокаЕфим доставал из-за Маркса бутылку, пока приблизился к Каретникову, тот заснул.

Ефим сел напротив, держа бутылку в руках. Время текло. Часыв деревянном футляре отбили половину двенадцатого. Ефим озирался по сторонам,разглядывая комнату. Стол и кресло старинной работы, современные книжные полки,заставленные собраниями сочинений Маркса, Энгельса, Ленина и генсека. Впрочем,генсек стоял на первом месте. Когда-то здесь стояли тома Сталина, потомХрущева. Потом Хрущев исчез, а Сталин опять появился. А сейчас его опять небыло, должно быть, задвинут туда, во второй ряд. А на его месте стоитчетырехтомник Густава Гусака. Значит, так подумал Ефим, в отношении партии кСталину ожидаются какие-то перемены.