Наконец Каретников открыл один глаз и недоуменно навел егона Ефима. Затем открыл второй глаз.

- Сколько времени? - спросил он.

- Четверть второго,- ответил Ефим шепотом, как бы все ещебоясь его разбудить.

Каретников протянул руку:

- Дай!

Отхлебнул из бутылки, но без прежней жадности, покривился ипотряс головой.

- Ну, выкладывай, зачем пришел. Что хочешь: дачу, машину,путевку в Пицунду, подписку на журнал "Америка"?

- Да нет,- улыбнулся Ефим, всем своим видом показывая, чтоего притязания гораздо скромнее и выглядят, по существу, пустяком, из-закоторого, право, даже неловко беспокоить столь крупного человека.

- Говори, говори,- поощрил Василий Степанович.

Наконец Ефим собрался с духом и изложил суть своей просьбысбивчиво и бестолково. Василий Степанович слушал его внимательно, после чегоеще отхлебнул из бутылки и посмотрел на Ефима по-новому.

- Значит,- уточнил он протрезвевшим голосом,- ты дачу непросишь, машину не хочешь, в Дом творчества не собираешься, журнал"Америка" тебе не нужен, тебе нужна всего-навсего только шапка.Причем не какая-нибудь. Из кошки тебя не устроит. Нет? А из кролика тоже нет?

Ефим улыбнулся и скромно потупился.

- Ну да,- повторил Каретников благожелательно.-Всего-навсего шапку. Из кошки не годится, из кролика не идет. Может, тебебоярскую шапку? Может, соболью? Да ты что! - вдруг закричал он, вскочив ихлопнув себя по ляжкам.Ты кого за дурака держишь, себя или меня? Ты, можетбыть, думаешь, что ты умная еврейская голова, а я пальцем деланный и щи лаптемхлебавший. Ты думаешь, что дачу попросить - это много, а шапку - ничего. Врешь!закричал он так громко, что Ефим невольно попятился.

- Василий Степанович,- пробормотал Ефим, испугавшись,- дачто это вы... Да как же... Да я просто не понимаю.

- Врешь! - повторил Василий Степанович решительно.- Всеврешь и все понимаешь. Ты не хуже меня знаешь, что тебе не шапка нужна, шапкуты у какого-нибудь барыги за сотню-другую можешь купить не хуже. Тебе не этонужно. Тебе нужно другое. Ты хочешь дуриком в другую категорию, в другой класспролезть. Хочешь, чтобы тебе дали такую же шапку, как мне, и чтобы нас вообщеуравняли. Тебя и меня, секретаря Союза писателей, члена ЦК, депутата ВерховногоСовета, лауреата Ленинской премии, вице-президента Всемирного Совета Мира. Так?Та-ак,- с удовольствием ответил сам себе Каретников.- Именно. Умный ты, я вижу,чересчур даже умный. Ты будешь писать о хороших людях, будешь делать вид, чтоникакой такой Советской власти и никаких райкомов-обкомов вовсе не существует ибудешь носить такую же шапку, как я? Дудки, дорогой мой. Если уж ты хочешь,чтобы нас действительно уравняли, то ты и в другом равенства не избегай. Ты,как я, пиши смело, морду не воротя: "Всегда с партией, всегда снародом". Да посиди лет десять-двадцать-тридцать с важной и кислой рожей впрезидиумах, да произнеси сотню-другую казенных речей, вот после этого иприходи за шапкой. А то ишь чего захотел! Шапку ему дайте получше. А с какойэто стати? Ты вот мне небось завидуешь, что за границу езжу и тряпки всякиепривожу. Это ты только одну сторону моей жизни видишь. А того еще не видишь,что я помимо тряпок еще там за мир во всем мире, ети его налево, борюсь. Ты воттоже в турпоездке в Париже был. Тебе там вопросы задавали? Задавали. А ты чтоотвечал? Ты отвечал, что политикой не интересуешься, географией тоже, и, гденаходится Афганистан, точно не знаешь. А мне так крутиться нельзя. Я не могусказать, что политикой не интересуюсь. На вопросы должен отвечать прямо, прямои отвечаю. Что я думаю об Афганистане? Думаю, что этих душманов надо давить.Что думаю о политзаключенных? Думаю, что политзаключенные есть в Южной Африке,в Чили и на Гаити. А у нас есть уголовники и сумасшедшие. Думаешь, мне приятноэто говорить? Нет, очень даже пренеприятно. Я тоже хочу улыбаться, и чтобы мнеулыбались. Тоже хочу писать о хороших людях. Тоже хочу делать вид, что в политикеи географии не разбираюсь. Ты думаешь, ты против Советской власти не пишешь, амы тебе за это спасибо скажем? Нет, не скажем. Нам мало того, что ты не против,нам надо за. Будешь бороться за мир, будешь, как я, писать о секретаряхобкомов-райкомов, тогда все получишь. Простим тебе, что еврей, и дачу дадим, ишапку. Хоть из пыжика, хоть из ондатры. А тому, кто уклоняется и носом воротит,вот на-кася выкуси! - И поднес к носу Ефима огромную фигу. Он сделал этотгрубый жест, не задумываясь. Даже не предполагая, что из него могут произойтикакие-нибудь последствия. Да будь это в другой раз, их бы и не было. Но тут...Ефим потом и сам не мог понять, как это произошло. Увидев перед собой фигу иуслышав "на-кася выкуси", Ефим сначала слегка отпрянул, а потомкачнулся вперед и, как собака, тяпнул Каретникова за большой палец, прокусившиего до кости.

Это было так неожиданно, что Василий Степанович даже несразу почувствовал боль. Он отдернул руку, посмотрел на Ефима, посмотрел напалец и вдруг завыл, закружился как полоумный по кабинету, тряся рукой ибрызгая кровью на персидский ковер.

На вой прибежала в папильотках Лариса Евгеньевна. С тряпкойв руках появилась домработница Надя.

- Что случилось, Вася? - тонким голосом прокричала ЛарисаЕвгеньевна, кидаясь к Каретникову.

- У-у-у-у! - выл Каретников, как паровоз, и тряс истекающийкровью конечностью.

- Фима! - Лариса Евгеньевна повернулась к Ефиму.- Я не могупонять, что случилось!

Фима, как потом говорили, казался совершенно спокоен. Онвзял с полки чекушку, допил остатки, поднял с полу незастегнутый портфель ивышел.

Мне кажется, что этим укусом Ефим сам себе нанес новое и уженепоправимое психическое повреждение. Прямо от Каретникова прикатил он ко мнерадостно возбужденный.

- Знаешь, что случилсь? Как? Ничего еще не слыхал?

Он мне тут же изобразил все происшедшее словами и в лицах.Как он пришел, в каком виде нашел Каретникова, как тот, держа себя за уши,стукался головой об стенку. Кстати сказать, что стуканье Ефим изобразил таксмешно, что я просто валялся от хохота. Он же сдержанно улыбался и, похоже, былочень собою доволен.

- Мне что,- стоя передо мной в распахнутой настежь дубленке,он взмахивал отяжеленными ею руками и ерничал.- Я человек простой. Мне говорят:на-кася выкуси, я выкусываю. А как же! Если меня очень просят, разве мне жалко?У меня зубы хорошие, фарфоровые, с меня Аркаша Глотов за них четыре сотнисодрал. Если надо кому выкусить, пожалуйста, я не против.

Я смотрел на него с любопытством: надо же, всегда был такойзапуганный, а тут размахался! Не веря в то, что человек под воздействиемвнешних обстоятельств может меняться столь кардинально, я думал, что этовременная бравада, которая кончится потом истерикой. Или выплыли наружукакие-то черты характера, которые прежде не проявлялись? Или проявлялись иначе?Ведь бывал же он в рискованных ситуациях со своими мужественными людьми, тонулв полынье, валился в пропасть, горел на нефтяной скважине!