Ефим снова смутился. Сам себе он казался мерзким рвачом исутягой. У него было даже такое чувство, что это из-за ею меркантильныхустремлений Петра Николаевича в свое время оторвали от маленькой дочки и увелибез шапки в промозглую тьму.

Сгорбившись и пробормотав какие-то неопределенные извинения,Ефим прошаркал к выходу

Только внизу он сообразил, что провел здесь довольно многовремени - в Центральном Доме литераторов начиналась вечерняя жизнь. Открылисьбильярдная и ресторан, в большом зале наверху телевизионная бригада расставлялааппаратуру для репортажа о встрече писателей с космонавтами, в нижнем маломзале собирались члены клуба рассказчиков, в знаменитой "восьмой"комнате разбиралось персональное дело прозаика Никитина, напечатавшего взаграничном издательстве повесть "Из жизни червей", в виде червейклеветнически изображавшую советский народ. Сам Никитин утверждал, что подчервями он имел в виду именно червей, и действительно имел в виду червей, ноему никто, конечно, не верил.

Непрерывно хлопали стеклянные двери, Розалия Моисеевна иЕкатерина Ивановна расплывались в льстивых улыбках перед входящиминачальниками, вежливо приветствовали знакомых, а у незнакомых требовалипредъявления членских и пригласительных билетов.

Возле гардероба, натягивая дубленку, Ефим встретил вошедшегос мороза Баранова, тот был в темном пальто и в коричневой кроличьей шапке.

- Старик,- обрадовался другу Баранов,- смотри, я шапочку ужеполучил. А кроме того, сотнягу отхватил за внутренние рецензии, пошли вресторан, угощаю.

- Нет настроения,- сказал Ефим, поднимая с полу портфель.- Иповода тоже. Гонорара сегодня я не получал, а шапку мне дают из кота среднейпушистости.

- Из чего? - не понял Баранов.

- Из обыкновенной домашней кошки,- объяснил Ефим.- Тынаписал одну книгу - тебе дают кролика, а я написал одиннадцать - и мне кошку.

Этот разговор слушал одевавшийся перед зеркалом ВасилийТрешкин, но ничего нового не узнал.

- Фимка,- сказал Баранов,- а что ты дуешься на меня? Яраспределением шапок не занимаюсь. По мне пусть тебе дадут хоть из соболя, мнене жалко.

Ефим не ответил. Открыв рот, он смотрел на пробегавшего квыходу Лукина, на его пыжиковый воротник, на богатую шапку.

Ефим сперва растерялся, потом выскочил за Лукиным, желая егоостановить, но не успел, персональная "Волга" с сидящим в нейгенералом, плюнув вонючим дымом, отчалила от тротуара. Ефим проводил ееотчаянным взглядом, переложил портфель из левой руки в правую и поплелся всторону площади Восстания. Он шаркал по-стариковски подошвами своихгэдээровских сапог, оскорбленно всхлипывал и бормотал себе под нос:"Врешь! Все врешь! Сальские степи, дочь - все вранье! Ушел - ей быловосемь, пришел через шесть лет - она замужем. Дурь! - прокричал он в пространство- Сплошная дурь!"

Занятый своими переживаниями, Ефим не видел, что следом заним идет, не упуская его из виду, поэт Василий Трешкин, решивший изучить ипонять загадочное поведение сионистов.

На Садовом кольце все светофоры были переключены на мигающийрежим, движением руководили два милиционера в темных полушубках и шапках сопущенными ушами. Они почему-то нервничали, держали на тротуаре скопившихсяпешеходов, свистели в свистки и размахивали палками. Не понимая, в чем дело,Ефим пробился вперед, но дальше не пускали, и он остановился прямо подсветофором. Светофор равномерно мигал, и лысина Ефима равномерно озаряласьжелтым ядовитым сиянием.

Толпа у светофора сбилась совсем небольшая, но и в нейТрешкин упустил Ефима. Ему даже показалось (и он бы не удивился), что сионистпросто растворился в воздухе. Трешкин занервничал, врубился в толпу, тут жеувидел Ефима и обомлел. Он увидел, что сионист Рахлин, стоя у края тротуара,бормочет какие-то заклинания, а его лысина озаряется изнутри и испускает вмировое пространство желтые пульсирующие световые сигналы.

- ...аждане житесь ехода! - закричали вдруг потусторонниеголоса.Граждане, воздержитесь от перехода! - прозвучали они яснее.

Милиционер, стоявший недалеко от Ефима, отскочил в сторону,вытянулся неуклюже, поднес руку к виску. Налетели и понеслись мимо черныесилуэты, воющие сирены, фыркающие моторы, шуршащие шины и летящий тревожныйсвет милицейских мигалок.

Ничего вокруг себя не видел Василий Трешкин. Он смотрелтолько на голову сиониста Рахлина и видел, как она светилась сначала желтымсветом, потом вспыхнула синим и красным, и одновременно раздались страшныеголоса.

Тут бы, конечно, самое время сиониста зацапать и передать вруки закона, но кому передашь, если проезжавшие правительственные лимузины передавалите же сигналы? Трешкин вдруг испугался, схватился за голову и закрыл глаза. Акогда открыл их, обнаружил, что стоит на обледенелом тротуаре, прислонившисьспиною к шершавой стене, вокруг негусто толпится народ, а склонившийсямилиционер вежливо спрашивает:

- Папаша, а папаша! Вы, папаша, извиняюсь, пьяный илибольной?

Стоя под светофором, Ефим слышал, что кому-то в толпе сталонехорошо, достигли его уха голоса, обсуждающие, вызвать ли "скоруюпомощь" или перевозку из вытрезвителя. В другое время Ефим посмотрел бы,что там случилось, очень он был любопытен до уличных происшествий. Но на этотраз не посмотрел, погруженный в собственные страдания, и побрел дальше, кактолько освободилась дорога. У метро "Краснопресненская" людской потокподхватил Ефима, втянул в подземелье и, сильно помятого, вынес наружу настанции "Аэропорт".

Тем временем Трешкин двигался к тому же конечному пунктусовершенно иным путем. Оставленный милиционерами, он не пошел в сторону Пресни,а направился к Маяковской.

Вечер был холодный, небо чистое, но от городских огней оноказалось блеклым и желтым. Все же какие-то звезды пробивались сквозь желтизну,перемещались в пространстве, перемигивались, намекали на что-то непонятноеТрешкину. Катили машины, торопились прохожие, а сколько среди них евреев исколько жидов-масонов, никому не известно. Так он шел, сосредоточенно думая, ивдруг на углу Малой Бронной и Садовой-Кудринской его осенила гениальная мысль."А что,- подумал Трешкин,- если они так и так уже все захватили, то,может, лучше сразу, пока не поздно, самому к ним податься?"

Дома Ефим поставил в угол портфель, сменил сапоги на тапочкии прошел в гостиную. Кукуша и Тишка ужинали перед телевизором и смотрелифигурное катание.

Ефим сел на диван и тоже стал смотреть, но ничего не видел,не слышал.

- Лысик,- спросила Кукуша,- ты ужинать будешь?

Он ничего не ответил.

- Лысик! - повысила голос Кукуша.

Он не слышал.

Лысик! - закричала она уже нервно.- Я тебя спрашиваю: тебепельмени с маслом или со сметаной?