– Вы здесь живете? – Дима обвел рукой некое пространство, дескать, этот город – наш общий дом.

– Да, вон мой дом, я его очень люблю, – сказала я. Все-таки обрела дар речи. Мир встал на ноги.

– А я гуляю, – сказал он, – забрел сюда случайно.

Наверное, Дима пытался обмануть меня. Вид у него вовсе не фланирующий. Разумеется, внешне он слегка похож на скучающего денди, но в его словах чувствуется сплошной обман. Дима явно куда-то спешил. Он даже немного запыхался. Может быть, юноша чересчур взволнован случайной встречей? Я молча рассматривала пронзительные синие глаза, рассматривала искоса, тайком, чтобы не смущать его. И сама боялась смутиться. Мы стояли, а нас обходили прохожие, неловко соскальзывая на проезжую часть. Мы всем мешали. Наши желания лавиной обрушивались на город, окутывая собой набережную Мойки. Страсти падали на головы пешеходов, как крупный град в летний зной.

– Мне пора, – неслышно прошептала я.

И стрелой помчалась по набережной, сбивая с ног встречных прохожих. Я боялась остановиться. Боялась себя. Боялась его. Жизни. Счастья. После этой короткой нелепой встречи мы уже осознавали, что попали на костер. Дима еще не понял до конца опасность ситуации. Ему нравилось хождение по лезвию бритвы. Острые ощущения волновали его. Близость падения опьяняла. Он смотрел мне вслед. Я чувствовала. И боялась оглянуться. Но мне очень хотелось оглянуться, хотя бы один разок, чтобы убедиться, что он есть, никуда не делся. Я так и не оглянулась. И никто не знает, чего мне это стоило. Не дай бог кому-нибудь вытерпеть подобную муку.

* * *

Случайная встреча изменила меня. Я повернула руль в нужную сторону, выбросив глупые мысли из головы. Так началась новая полоса в моей жизни. Я что-то делала, о чем-то разговаривала, куда-то спешила. Все шло как обычно, как много лет назад. Муж рассказал мне о своих проблемах. Ничего экстремального. Обычные предпринимательские проблемы. Груз не дошел, застрял где-то между двумя странами. Пришлось заплатить пошлину в двойном размере. Володя больше не оставлял пакеты с кефиром на столе. Пользовался фигурным тунисским кувшином. А Дмитрий не приставал ко мне с разговорами. Мы с сыном ограничивали наше общение легкими шутливыми перебранками. Я старалась не видеться с домашними, вернувшись после работы, незаметно просачивалась в ванну, затем в спальню. Общие ужины отошли в прошлое. Я пропадала на работе. В прямом и переносном смыслах. Приходила домой в одиннадцать вечера, уходила в восемь утра. Муж уходил позже, приходил раньше. Все хозяйственные дела я успевала переделать за выходной день. Выгоняла Вовку и Дмитрия из дома, убирала квартиру, готовила еду на неделю. Уже всерьез подумывала о приходящей домработнице. В клуб больше не ходила. Решила бросить пустое занятие. Тело прекрасно обходилось без физических истязаний. Моя душевная депрессия бесследно прошла. Я совсем не вспоминала о прошедшей тоске. Уныние, кажется, навсегда оставило меня. Я могла жить спокойно. Незаметно любовное наваждение ушло. И я посмеивалась над собой, вспоминая обмороки от нежных прикосновений молодого мужчины.

И вот однажды, глядя на себя в зеркало, я обнаружила легкую трещинку, почти невидимую, так себе, тонкая царапинка. Еле видимая полоска. На морщинку совсем не похожа, но это был первый след разрушения. Легкая трещинка пролегла по ранимой душе, как страшная метка. Посторонний взгляд не смог бы разглядеть первый сигнал будущей опасности. Незаметная трещина со временем должна превратиться в излом. Страшные предчувствия грызли мою душу. Крошечная щель может сокрушить все здание. Опасная трещинка мгновенно расползлась по лицу, перешла на шею, соскользнула вниз, к груди. Меня передернуло. Основная примета времени. След пережитого. И вся моя спокойная жизнь вновь перевернулась вверх дном. Значит, гармонии вовсе не было. Вместо нее меня согревала одна видимость. И я бросилась доставать спортивную сумку. Не так давно я закинула ее подальше. На антресоли. Уже на следующий день вприпрыжку обегала все бутики и магазины, битком забитые модной спортивной одеждой. Впопыхах забыла позвонить на работу. Мобильный нещадно трещал, но я не обращала на него внимания. Я крутилась перед зеркалами, задорно примеривая модные брюки и майки. Мне хотелось прийти в клуб в новом наряде, облегающем и подтягивающем. Я же хожу не на обычный спорт, не в волейбол играю, теннис – современная отдушина для не очень удовлетворенных обыденной жизнью. Одежда для тенниса должна быть воздушной и легкой, призрачной и удобной. Она не имеет права скрывать от возлюбленного мое вожделенное тело. В проснувшейся душе пели птицы, играли скрипки, надрывались трубы. Птицы и скрипки появились недавно, а трубы выли во мне много лет, будто предупреждали о грядущей опасности.

В клуб помчалась, как на крыльях полетела. Все боялась опоздать. Мне хотелось опередить время. Когда увидела Диму, охнула, громко и звучно, все-таки не смогла удержаться. Охнула мысленно. Никто ни о чем не догадался. Только юноша понял, что внутри меня бушуют вихревые потоки. Он улыбнулся и скользнул оценивающим взглядом по моей фигуре. Я поежилась. Стоять под судейским взором неловко. Его взгляд скользил нежно и пристрастно. Дима остался доволен. Типичная мужская логика. Я резко повернулась и бросилась в зал, чтобы скрыть от окружающих вспыхнувшее лицо. Ракетка мелькала перед глазами, я не видела мяч, я его чувствовала. Я соединилась с Димой в едином ритме, будто совершала половой акт. И нет мне прощения. Я грешила открыто, явно, на глазах у всех, совершенно не скрываясь. Злосчастная колдунья нагадала мне запретную любовь. Когда занятие закончилось, я находилась почти в исступленном состоянии. Пот застилал мне глаза, ручьями стекал по лицу, шее, волнующе щекотал грудь. Я закусила губу, пытаясь выровнять дыхание. Ноздри расширились. Я подняла глаза и посмотрела на него. Зрачок в зрачок. Еще одно мгновение. Всего лишь одна минута счастья, открытого и радостного. Заветная минута прошла. Воссоединение завершилось. И я ушла.

Еще одна неделя пролетела, будто минута. Я не жила – порхала, кружась в невидимом вальсе. Мир вновь заструился пестрыми красками, отовсюду звучала только волшебная музыка, все люди вокруг казались великодушными и щедрыми. Ничто меня не раздражало. Наверное, человек имеет право прожить жизнь в подобном состоянии. Я ждала тренировки, как любовного свидания, жила в горячечном чаду. Сознание лихорадочно пульсировало, отчеркивая прошлую жизнь сплошной красной чертой. Прежняя жизнь казалась серой и убогой. Я просидела в золотой клетке много лет. Муж построил для меня рай на земле. И вот случилось то, что должно было случиться. Птичка вылетела из клетки. Она возжелала вдоволь нахлебаться горя и страданий. Почему-то мысли о предстоящем горе не оставляли меня. Я воспринимала свое состояние как волшебный дурман. Будто напилась чародейственного зелья. И все ждала, надеялась, что опьянение схлынет. Но дурман застилал разум. Отнимал ясность. Создавал новый, двойственный мир. Я боялась. Мне хотелось четкости. Но все вышло из границ. Не подчинялось мне, больше того, руководило моими поступками. Я ловила себя на том, что слишком громко смеюсь. А раньше я никогда себе этого не позволяла. Слишком вызывающе одеваюсь, стараясь подчеркнуть достоинства фигуры. Мое тело нравится мужчинам, значит, нужно демонстрировать обществу свои достижения. На работе чрезмерно вылезаю вперед, а раньше за мной не водилось столь вредных пристрастий. Коллеги по-прежнему висели на моем трудовом энтузиазме, как виноградные гроздья. Наверное, интуитивно я выбрала правильную линию поведения. Началась легкая жизнь без обид и сожалений. Удобная форма бытия. Птичья. Она напомнила мне о другой участи. Я могла бы построить иную жизнь, но не сумела. Теперь мне нужно прожить свою, насытиться ею, выпить до дна. Я крутилась, как юла, разрываясь между домом и работой. А клуб служил отдушиной, там была моя настоящая жизнь. Муж предложил мне оставить должность, но я не согласилась. Теперь никто не смог бы загнать меня в старую и тесную клетку. Небо надо мной оставалось чистым и ясным. Но я ощущала опасность: она притаилась где-то рядом, за углом, и неизвестно, когда она выскочит оттуда. Я заставляла себя не думать о будущих страданиях, не нужно ждать беды, нужно жить сегодняшним днем, наслаждаясь каждой минутой. От этой мысли мне становилось легче. Вокруг меня постоянно слышались разговоры о неравных браках. Мезальянсы нынче вошли в большую моду. Скорее всего я улавливала только ту информацию, которая могла бы объяснить мое состояние. В годы моей юности любой роман, какие угодно отношения с мужчиной моложе на десять лет казались чем-то невыносимым, постыдным. Общество открыто и неприязненно отплевывалось при виде экстравагантных женщин, перешагнувших черту условностей. Прошлые времена канули в Лету, презрительное отношение к мезальянсам значительно угасло. Если мужчина моложе своей партнерши на пять лет, разницы вообще не чувствуется. Никому эти отношения не мешают. Общество занято насущными проблемами, оно зарабатывает деньги. И десятилетняя разница между полами исподволь перешла в разряд нормальных явлений. Если же партнер моложе своей избранницы на пятнадцать лет, общество лишь восхищенно вздыхает – дескать, какая женщина удалая попалась, на старости лет отхватила себе молодого парня. И лишь двадцатилетняя разница между мужчиной и женщиной по-прежнему вызывает в обществе отторжение. Двадцать лет – слишком могучий возраст. В два десятилетия может втиснуться несколько жизней, десятки правящих режимов, сотни затяжных войн. Но меня не касались все эти возрастные переполохи, кризис среднего возраста казался чем-то мрачным, диким, из ряда вон выходящим явлением. Грядущая старость меня не пугала. Я смеялась над ней, откровенно издевалась, представляя нас с мужем сидящими на лавочке в парке с палочками в руках. А старость обрушилась на меня внезапно. Она свалилась откуда-то сверху. Легкая трещинка явилась провозвестницей будущего разрушения. И мне сразу стало не до смеха. Старость страшнее войны. Ее боятся правители и звезды, обыватели и просто люди. Все мы боимся смерти и не хотим трескаться раньше времени. И все равно трещим по швам.