Черный пес успел уже удобно развалиться на диване. Положивперед собой курицу, он смотрел на нее, вывалив язык и склонив голову набок.Заметив Мефа, он заворчал, но скорее предупреждающе, чем агрессивно. Главнымдля него было донести мысль, что курицу Буслаев не должен трогать ни при какихобстоятельствах.

– Я и не трогаю! Я знаю, что недостоин ееморально! – сказал Меф.

Пес перестал ворчать. Видя, что Мефодий не появляется, Дафнапросунула голову, осмотрелась и вошла. Перед ней на стене висел пожелтевшийплакат начальной военной подготовки, сообщавший, что: «Правильно ведяоборонительные действия, каждый солдат может уничтожить большое количествотехники и живой силы противника». Прыгающие буквы наверху со знанием делауточняли:

«ЕсЛи хочИшь вСех зафИгачить, беРиги каНсерВы. ЗопаСай гранАтыи потроНы! В первую очереДь грохни офицера, свизИста, СнайПера, пулемеДчика икариКтировщика огня».

В нарисованном кустарнике лежал солдат, кривизной крепкихног надежно смахивающий на Чимоданова, и, выставив дуло, вел оборонительныедействия. Выражались они в том, что он пунктирной линией палил понеприятельским солдатам, машине и мотоциклу. Дафна представила, что этоЧимоданов палит по Эссиорху, и ей захотелось пририсовать мотоциклисту кожануюкуртку, а солдату ерш жестких волос.

Она подняла флейту, чтобы оживить плакат и устроитьсражение, проверяя, сколько живой силы уничтожит Чимоданов, но вовремявспомнила, что Мефу ничего подобного показывать сейчас нельзя. И вообще длясветлого стража у нее становятся сомнительные интересы.

Депресняк клокотал у Дафны на плече, как закипающий чайник.Правое крыло он высвободил из комбинезона и хлопал им, безуспешно пытаясьвзлететь. «Я тебя презираю!» – сообщал он псу.

«А я тебя в упор не вижу!» – так же без слов отвечал емупес.

– Впервые вижу собаку, у которой есть своя комната вподземном переходе, свой стол и свой плакат по гражданской обороне, –сказал Меф.

– Это точно, синьор Помидор! У этой собаки много чегоесть! – заверил насмешливый голос у него за спиной.

Буслаев обернулся. В дверях стоял Арей, вошедший беззвучно.С ним рядом Варвара сердито постукивала по ладони вытянутым из ножен тесаком.

Настоящая любовь не может остаться безответной. Если любовьбезответна – это инстинкт.

Йозеф Эметс, венгерский философ

Ирка разрывала землю передними лапами, сердито откидывая еесебе под живот. Она не могла найти кость, зарытую вчера, и злилась. ИзредкаИрка вскидывала морду и огрызалась на Антигона. Она подозревала, что это онутащил кость и сгрыз где-нибудь в сторонке.

Кость была ей не нужна, есть бы ее она не стала, но Ирка ипрежде терпеть не могла, когда пропадают ее вещи. Срабатывал извечный женскийпринцип, что нужны именно те брюки, которых не можешь найти. Причем нужныисключительно до тех пор, пока они не найдены.

Матвей стоял рядом и с грустью смотрел сверху на волчийзагривок. От любимой девушки назойливо пахло тухлой рыбой. Волчица всякий разне могла удержаться и вываливалась в рыбьих внутренностях, если где-то ихобнаруживала. Ей казалось, что это отличная маскировка, и теперь собаки неразберутся, кто она такая, и примут за сухопутно путешествующую по своим деламдохлую атлантическую сельдь.

В шерсть на загривке впутались колючки, торчащие со всехсторон ошейника-строгача. Иным волчицу было не удержать. Хотелось бы обойтисьвообще без поводка, но тогда Ирка невесть куда забрела бы и могла нарваться нанеприятности. К ней и так уже многие подозрительно приглядывались.

Багров давно разобрался, что волков и собак отличают нестолько по хвосту и серебристому окрасу, сколько по понуро-хитро-разочарованномувиду. Собака чаще всего жизнерадостна и деловита, волк же сутуловато-уныл.Вечно стоит с опущенной головой и смотрит исподлобья, никому не доверяя.

Движения волка похожи на движения зашуганного, известноговсем в городке попивающего воришки, который бочком пробирается по рынку,втягивает голову в плечи, не огрызается, когда на него кричат, но при первом жеслучае ухитряется схватить и унести что плохо лежит.

Матвей ощущал себя опустошенным. Когда внутри все выжжено игложет чувство вины, оставаться нормальным нельзя. Можно только притворятьсянормальным. Матвею казалось, что у него нет ни прошлого, ни будущего. Однодлинное бесперспективное настоящее.

Целуя тогда Ирку, он и не задумывался, что это приведет ктаким последствиям. И вообще не верил в последствия. К кодексу валькирий онотносился как к чему-то древнему и отжившему. Вроде не отмененного до сих порсредневекового устава европейского универа, запрещающего вводить с собой лошадьв аудиторию и проносить на экзамен заряженный боевой арбалет. Багрову казалось,что в законе есть главная часть, которую соблюдать надо, и есть нечто такое,что потихоньку можно и нарушить. Теперь же оказывалось, что кодекс валькирийничего лишнего не содержал.

Служение валькирии слишком ответственно, чтобы можно былосовмещать его с малейшим эгоистическим удовольствием. Тот, кто несет за царемего меч, не может по дороге заходить в пивнушки. Тут – что-нибудь одно. Есливсе же хочешь жить для себя – передай служение валькирии кому-то другому: отдайкопье, шлем и щит.

Ирка же – из-за него, Матвея, – нарушила кодекс,увлеклась запретным чувством и теперь вот рычит, когда у нее пропадает кость.

Все же главным, что добивало Багрова, ущемляло его выпуклоемужское «Я», была полная собственная беспомощность. Как некромаг, он привык,что может решить большинство проблем, теперь же оказывалось, что вся его магия– блеф и возможности не идут дальше способности шевелить лапками дохлыхзверушек.

Вечерами Матвей сидел и часами, ни о чем не думая, вычесывалволчице шерсть. Ирка, обычно не любившая прикосновений, уступала. Она лежала,вытянувшись, и умиротворенно смотрела на огонь. В ее выпуклых зрачках пламяобесцвечивалось, двоилось и казалось прирученным.

Антигон хлопотал возле буржуйки, порой из лени скармливаяпечке такие крупные поленья, что дверца не закрывалась. По полену любопытныйогонь выползал наружу и тянул к потолку тонкую дымную руку. Поленьяпостреливали рыжими, скоро гаснущими искрами.

Реальность двоилась, печной смолистый дым висел подпотолком, едва соглашаясь скользить в открытую форточку, и иллюзия никак немогла договориться с правдой, кто из них настоящий. Антигон пыхтел рядом,что-то бормотал. Изредка подходил и совал Багрову то чашку с кофе, тобутерброд, радушно желая «приятно подавиться!» и «скверного аппетита!».