Ната выслушала ее недоверчиво.

– Я такой любви не хочу! Какая-то она каличная, –заявила он.

– А какой ты хочешь? Чтобы табуретки летали? –уточнила Даф.

Ната расцвела.

– Ага. Самое то!

– Распространенное детское желание. Правда, вбольшинстве случаев оно сохраняется до первой табуретки, которая попадает тебев нос, – согласилась Даф.

– Не факт. У некоторых дольше, – сказал Меф, думаяо матери.

Они шли по Новому Арбату, когда их обогнал щеголеватыйчеловек с пятном кетчупа на заднем кармане светлых брюк. Он шел, пританцовывая,и так вихлял бедрами, что ухитрялся цеплять тазом всех проходивших мимо.Каждого задетого он хватал за запястье и, заглядывая ему в глаза, извинялся.Заметив на газоне невзрачный цветок, мужчина подскакивал от восторга, с воплямиподбегал к нему на четвереньках и обязательно нюхал. В какой-то момент у негоиз кармана выпала скомканная сторублевка и точно специально была поднесенаветром к ногам Евгеши.

– Эй, вы уронили! – крикнул добрый Мошкин.

Даф попыталась лягнуть его ногой, но было поздно. Человек спятном кетчупа обернулся. Это был суккуб Хнык. Его простроченное лицо сияло.

– Нюня моя! Кого я вижу! Евгешечка, Дафочка, Мефочка! Ая-то иду и думаю: «Что за симпампули?» Как тесен мир! Как же я рад, нюнямоя! – засюсюкал он и, облизав губы, бросился целоваться.

Дафна притормозила его фразой: «Спасибо! Не надо!»Ненавистное суккубу слово было подобно двойному останавливающему выстрелу вбронежилет. Хнык отскочил, с трудом переделав злобную гримасу в дружелюбнуюулыбочку.

– А я тута вот тружусь, дорогули мои! – сказалон. – Кстати, слыхали новость? Контору-то нам новую отгрохали. Блеск ичистота! Десять приемных окон! Работает круглосуточно, не то, что раньше. Никакихнеприемных дней, перерывов. И хочешь порой в очереди потолкаться – ан нет ее!Товар сдал, регистрацию шлепнули – и иди дальше вкалывай!

Лепеча, Хнык не забывал переводить глазки с одногособеседника на другого. Глазки у него были цепкие, засасывающие, как пылесосы,и совсем не вязались с добреньким и расхлябанным голоском неостановимогоболтуна.

– Вы-то как сами? Как жизнь?

– Прекрасно! – ответила за всех Даф. С ее точкизрения, все подробности для Хныка были лишними.

– Ну у вас-то в эмпиреях все всегда прекрасно!.. –ехидно сказал Хнык. – А как Арей поживает?

– Понятия не имеем, – сказал Чимоданов.

Это было правдой. Все они не видели Арея уже два с половиноймесяца, с того дня, как он отдал карту Варваре. Где он теперь и что с ним –загадка. Лишь мельком они слышали от Эссиорха, что за голову мечника Лигулназначил награду.

В разговоре Хнык то и дело вопросительно поглядывал на Мефа,точно принюхивался к нему. Даф присела на корточки и, открыв рюкзак,неназойливо продемонстрировала Хныку флейту. Хныкус Визглярий Истерикус Третий,неглупый, как все суккубы, правильно понял намек и прикрыл словесную лавочку навербальный засов.

– А что за контора? – спросил Меф.

– Так контора она контора и есть! Офис, сталобыть! – уклонился Хнык, тревожно косясь на рюкзак Дафны.

Меф с интересом разглядывал Хныка. В отличие от Дафны,простроченного лица он не замечал, но все равно ощущал тревожащуюдвойственность. Он давно обнаружил, что выражение – или то, по чему мы судим овыражении – зависит порой от малейшего пустяка: едва приметного движения мышцы,поворота головы или случайной тени, скользнувшей по крылу носа. Даже горошинуза щекой не спрячешь так, чтобы это не отразилось на лице.

Вот и в лице Хныка он явственно улавливал ложь, но, чувствуяее, не понимал, откуда она возникает. Суккуб продолжал что-то лепетать,подпрыгивать и несколько раз в разговоре с Мефом упоминал Прасковью, всякий разгадко подмигивая.

– А что, получается, Прасковья сейчас главная? –наивно спросил Мошкин.

Хнык улыбнулся правой половинкой рта и туманно пошевелилпальчиками, будто намекал на что-то, чего не мог озвучить.

– Главная-то она главная… Да! Мы ее страсть какуважаем, нюня моя! Да только мы существа подневольные. Маленькие существа, тоесть. Нам до такого высокого начальства не допрыгнуть. У нас и поближеначальник есть. Помощник Прасковьи!

– Ромасюсик, что ли? – поразилась Даф.

Хнык захихикал, продемонстрировав зубки. С одной стороны ртаони были мелкие, женские, острые, как у хорька, со следами помады, а с другой –крупные, тесно-крепкие, с синеватой подъединкой в стыках. Такие идут обычно вкомплекте с квадратным подбородком.

– Какой там Ромасюсик, мамуля! Ромасюсик – пуф! А тутличность! Персона, нюня моя! Куда там Арею!.. Тому бы только головы сносить, атут государственный ум! – В голосе Хныка послышалось благоговейноеуважение, какое нередко испытывает мелкий жулик при виде махинатора крупногокалибра.

Хорошее настроение Дафны дало трещину. Новость быласкверная. Как она и предполагала, Лигул не доверил Прасковье самостоятельноеруление российским мраком, а прислал из Тартара кого-то более толкового.Прасковье же была уготована роль свадебной генеральши. Она сколько угодно могларасплавлять взглядом комиссионеров, рвать пергаменты, страдать от силысобственных желаний и хохотать – но только этим все и ограничивалось.

Не она же, в конце концов, устроила эти десятьбезостановочно работающих окон, в которые то и дело просовывались липкиеручонки с зажатыми русскими эйдосами? При Арее, в конце концов, был толькостол, за которым Улита шлепала печатью да и по физиономии могла ею же треснуть.

– И как зовут этого нового? – спросила Даф.

Хнык высунул острый язычок, как принюхивающаяся змейка.Голос у него в смущении завилял. В жабьих губах заблудилась улыбочка.

– Пойми меня правильно, золотце мое! Может, это и неособая тайна, да только лучше, если ты не от меня узнаешь… Все ж таки ты не изнашего болотца! Давай без обид, а?

Дафне захотелось его пнуть. Ей неприятен был этот липкий,вкрадчивый голосок. Да и какое она ему золотце? Бриллиантец ты наш!

– Ну хорошо. А как выглядит, можешь сказать?

Суккуб смутился. Как существо маленькое и зависимое, воценках он всегда проявлял крайнюю осторожность.

– Орел, нюня моя! Истинно коршун, Тухломошей клянусь!Лев! – восклицал он, предпочитая размытые характеристики.