Когда подскребли со дна, Ваня заявил:

— Хорошо лес кормит. Правда, дедушка?

— Я так же полагаю, — согласился тот. — И это, как оно называется… меню, что ли? Меню он доброе предлагает. Пожалуйста: суп из рябчика либо уха из щуки, тушеные боровики или жаркое из глухаря, на третье вам — из черной смородины ляз[2]… И кроме этого еще чего только нет в лесу! Вот иногда читаешь в книгах: таким, мол, убогим да несчастным был коми охотник прежде… А по мне, язви тя в корень, никогда настоящий-то охотник не бывал жалким. Придет он в раздольный лес, к говорливой реке. Все знакомое, понятное, каждого зверя и птицу он разумеет. Страха ни перед кем не ведает… Поохотится вволю, отведет душу. Ест досыта. Пусть хоть и нелегко ему, пусть хоть и в одиночестве, но чувствует себя уверенно… И вовсе он не страдалец.

— Тогда и Тян не был таким уж несчастным? — подстерег вопросом дедушку Ваня.

— Тян-то?.. Не знаю. Он ведь сюда очень старым пришел… И все же, думаю, так: к концу жизни измученная его душа успокоилась среди этих лесов и вод. Среди непуганых зверей да птиц… Сам он, рассказывают, почти никогда и не стрелял здесь: силками-ловушками поймает бесшумно, сколько ему надо, а одному-то много ли надобно? Звери-птицы при нем тут смирными и кроткими сделались, будто домашними.

Позже дед с внуком ходили драть бересту. Солдат Иван учил Ваню: с каких берез ее лучше снимать, чтобы была она не хрупкой, не ломкой, а прочной и гибкой, как добротно выделанная сыромять.

И еще до захода солнца надо было припасти дров, чтобы уж не беспокоиться об этом каждый вечер.

После ужина, сев на полок в избушке, Ваня разул сапог с левой ноги, а с правой так и не успел… сильнокрылый журавль подхватил его и умчал в сонное царство.

Пришлось дедушке самому стаскивать обувку с правой ноги внука.

Посмотрел он нежно и жалостливо на посапывающего во сне мальчонку, сказал:

— Ну и отдых устроил я парнишке — ноги не держат… Да уж ладно: добрый сон снимет усталость с молодого человека… А вот стариковский устаток не может снять — потому что у стариков и сами сны усталые.

8

И впрямь, как дед сказал — так и вышло: к вечеру, казалось, вконец изнемог Ваня, а проснулся утром — ни следа усталости. Крепкий и сладкий сон, словно бегучая вода, прополоскал все тело.

— Дедушка, а что нынче делать будем? — бодро спросил он за завтраком.

Дед не спеша потянул, причмокивая, горячий чай, ответил вопросом на вопрос:

— А ты, милок, не шибко умаялся?

— Я-то? — даже обиделся Ваня. — Да я… как футбольный мяч, который только что надули. Хоть сейчас меня в дело — гоняй сколь хочешь.

— Ну, коли так, давай сегодня и отправимся, не поспешая, в большой поход. Спустимся вдоль Тян-реки, поглядим, каковы стали тамошние леса. Да как звери-птицы поживают, грибы да ягоды растут ли… После заночуем у костра.

— У костра? — Ваня подпрыгнул, и вправду будто мяч. — Ур-ра!..

— Раньше там хариус водился, порыбалим, попробуем — как теперь…

— Вот здорово!

— Потом придется сделать крюк, — продолжал излагать соблазны дедушка. — Поднимемся по берегу Торопца-ручья, краем Великого бора, выйдем к Черному ручью и, ежели все путем будет, в один день спустимся обратно, сюда, на свою, как говорится, базу.

— Чего только не увидим!

— Повидаем… Нынче, слава богу, эти леса не сильно люди полошат.

— А как же та петля, дедушка, помнишь? И сюда вон кто-то наведывался…

— Это да… — кашлянул старик в раздумье. — Какие-то лешаки похаживают… Ежели не заправски присосались.

Они свернули, уложили в рюкзак охотничьи лазы. Свой-то Солдат Иван сшил собственноручно из домотканого сукна давным-давно, грудь и спина крыты уже залоснившейся от старости кожей, на плечах раскинулись широкие кожаные крылья, чтобы дожди да росы не просочились, а скатывались прочь. А для Вани лаз он справил только в этом году, сшил из магазинного тонкого сукна и покрыл мягкой хромовой кожей.

— Зачем их брать с собой? Не жарко ли нам будет в лазах? — засомневался мальчик.

— Не-ет, не разгар ведь лета… Вечера теперь запрохладнели, а ночи и подавно: пригодятся, да и не велика тяжесть.

Взяли с собой обед: остатки глухаря, щурят, просолившихся уже в лукошке, хлеба, картошки да лука. Не забыли и о целлофановых мешочках: хоть, бывает, и поругивают их, а дед все хвалит тех, кто изобрел, — сложишь, будто ничего и нет, а при надобности развернешь — и сколько всего вместится в пути. Правда, если в недолгое храпение.

Потом они вышли навстречу ясному дню.

Тян-река бежала меж крутых берегов, ее течение прямее Черемны-реки, потому и приветливей ее песня, веселее игра. Берег реки порос молодым сосняком в перемежку с березой да осиной — яркое утреннее солнце сквозь хвою и листву до ряби в глазах разузорило мхи под ногами. Легкий ветерок нежно шелестит в вершинах, птицы заливаются, все поет вокруг.

Ване тоже хочется запеть во весь голос, хочется обогнать деда, обогнать всех — и быструю речку, и озорной ветер, — и совершить что-нибудь такое, необыкновенное, чего еще никто и никогда на белом свете не совершал! А вот что?

Так они спустились в низину, в травный ельник, там была прохлада, воздух густо напоен терпким запахом смородины — этот запах не спутаешь с другим.

По колоде, заволоченной водорослями, они перешли ручей шириною в маховую сажень. Он вился по кочковатой ложбине, вода, утекая из болотной утробы, вела свой тихий тайный разговор.

— Дедушка, погляди, до чего вода в этом ручье черна! — обратил внимание мальчик.

— Черная, брат, и есть, — согласился тот. — Имя-то ручью соответственно и дадено — Черный ручей.

— Не дедушка ли Тян так прозвал его? — спросил Ваня уважительно.

— Да уж он небось.

Остановились, поглядели на тихоголосое черное течение, потом дед сказал:

— А мы ведь с тобой к этому ручью один раз уже близки были.

— Это когда? Где?

— В его верховье…

— А-а! Когда мы только добирались в эти места, — сообразил мальчик. — Это — где мы лосиную петлю разорвали?

— Там, там. Оттуда и течет Черный ручей. — Дед кашлянул в раздумье, добавил: — Вдоль этого ручья лоси охотно селились. Вода, что ли, была для них хороша. Или окрест еды побольше…

Когда взошли на другой берег ручья, Ване бросились в глаза плотные кусты с россыпью красных ягод, будто подоженных солнцем — так яростно полыхали они.

— Здесь и калина растет, дедушка! — воскликнул парнишка.

— Тут много