берез оглушительно гавкнул Сюдай, и пяток тетеревов шарахнулся врассыпную.

— Ишь, начали уже сбиваться в стаи, — определил дедушка. — Тетерев-то, он быстро растет и мужает, к середине лета уж покидает гнездо. Умная птица, осторожная: ни человека, ни собаку не подпустит близко…

— А как же тогда ты их лавливал?

— Да много-то я и не ловил тетеревов, хотя пищаль моя далеко достает цель… Весной, бывало, сделаешь несколько выстрелов, когда они на току. А зимою — на тех же лежках.

— На лежках?

— Да… Идешь на лыжах, приметишь, где они сидят. Возьмешь на заметку самые видные березы. А они наедятся сережек, насытятся и бухнутся в снег.

— Прямо с дерева?

— Да, будто снежная шапка с вершины — так и шлепаются.

— Да ведь могут и расшибиться.

— А они, наверно, заранее помягше, попуховей перину выбирают, — ухмыляется дед. — И когда упадут, то еще не сразу затихают, а ползут под снегом, иной раз сажени на две уползают в сторону…

— Для чего?

— А как же иначе, милок! У них ведь врагов-то в лесу много. Куница, скажем, лиса… Надо же как-то их за нос поводить, раз уж осмелился спуститься наземь.

— И если поверху мороз свищет, то поневоле под снег спрячешься, правда?

— Верно, внучек… И вот прибежит, скажем, хитрая лиса, найдет в снегу окоп, забурится в него… А косач тем временем уже пурх-пурх — в другом месте вылетит…

— Мы, дедушка, прошлой зимой утром ранышком ходили на лыжах в заречье… — вспомнилось Ване. — И там прямо из-под носа моего ка-а-ак ширанет! Я даже остолбенел… А потом рядом — шурх, шурх, — и еще, еще… Будто в снегу мины взрываются. Как же успеешь тетерева подстрелить, если он сам летит пулей?

— Успеешь, если ты хороший стрелок. Да еще, если заранее определить: где вмятина от лежки, а где просто с дерева глыба снега сорвалась и ямку оставила…

— Вона, как немного уметь надо, — засмеялся мальчик. — Всего ничего!

— Научишься. Коли душа лежит — всему научишься.

— Неужто тетерев всю зиму одними балаболками с берез и кормится? — не отстает Ваня.

— Ими… Да еще самыми молодыми и нежными побегами.

— Как же с такого немудрящего корма столь красивая и сильная птица получается?

— Стало быть, в березе самой много силы накоплено, на все хватает… А летом тетерев, конечно, больше ягодой промышляет и жучков-червячков подбирает всяких.

— А глухарь, тот зимой, говорят, сосновые иголки ест?

— Да, брат: одну только хвою цельную зиму и молотит. И, гляди-ко, еще крупнее и ядреней, чем тетерев, вырастает!

— Диво, — всей душой откликается Ваня.

— Но, конечно, для того, чтобы умолотить сосновые иглы, ему еще приходится гальку клевать. У него, парень, в зобу целая мельница, да-да! А не найдись ему подходящих жерновов, то и погибнуть может от несварения желудка…

— Снова диво. Диво на диве.

— А жизнь-то, она, коли пораскинуть умом, — вся как есть диво! — Солдат Иван прошагал минуту молча, потом добавил: — Вот ежели бы с толком все эти чуда и дива человек использовал…

Они подошли к березе, с которой только что слетели тетерева. Ваня, запрокинув голову, поглядел вверх:

— Дедушка, а может быть, и нам следовало бы есть березовые сережки. Да хвою сосновую. Чтобы мы свилеватей стали…

— Березовые-то сережки уж и так собирают, сушат ранней весной, как лекарственные травы. А березовый трутник? Гляди, вон черный такой гриб на дереве, видишь?

— Вижу…

— После и нам понадобится, достанем его, сейчас-то пока нельзя нагружаться… Так вот: чай, настоянный на трутнике, для живота очень целебный, сразу боль снимает. И кровь по жилам заставляет быстрей бегать. Только, Ванюша, если в другой раз, без меня уж, будешь брать такой гриб — то от живой березы отколупни его, только от живой!

— Понял.

— Вот ты еще заикнулся о хвое… Разве мало ее нынче мелют, скармливают скоту вместо витамина? А в войну мне на фронте попадался как-то витаминный настой из сосновой хвои. Сколько солдат он спас от болезней! А здоровый солдат — он и воюет здорово!

— Вот тебе и сосна, вот тебе и береза… простое дерево, — восхитился Ваня.

— Да, милок, дерево — не одно лишь бревно. Если начнешь перечислять, сколько с ним, с живым деревом, связано в жизни — волос на голове не хватит, не то что перстов на руках.

— Дедушка, перо! — Ваня нагнулся и с густой травы у подножья берез подобрал большое тетеревиное перо с белой оторочкой. — И еще… Барахтались, что ли, здесь тетерева? Дрались?

— Ну, теперь они до самой весны драться не будут… — Дед, кряхтя, присел на корточки подле широкого, полуистлевшего пня. — А вот и кровь засохшая… Кто-то, кажись, подстрелил — и тетерев упал сюда…

Ваня приблизился: на срезе пня он тоже увидел засохшую багровую пенку.

— А ты, дед, говорил было, что тетерева, мол, не подпускают людей на расстояние выстрела.

— Если с очень большого расстояния — можно и достать. Скажем, малокалиберной, — тозовкой.

— Но ведь малокалиберной теперь запрещено охотиться?

— В том-то и дело, что кому запрет, а кому и нет… А малокалиберной с одной березы десяток тетеревов снять можно: с нижней ветки начинай — и, знай, щелкай по одному, все выше.

Они прошли немного вперед. Вдруг один тетерев — швырк, выскочил чуть ли не из-под самых их ног.

Сюдай, шаставший невесть где, не упредил лаем.

Ваня вздрогнул от неожиданности, застыл, с изумлением следя, как тетерев юркнул бочком и взвился меж стволов. Но дед не зевал: уронил с плеча ружье, трах-бабах — выстрелил.

Летящая птица упала на мох.

— Поди возьми… — сказал Солдат Иван, пряча довольную улыбку.

Ваня поднял птицу за шею — еще горячую, трепещущую. Посмотрел на деда с недоумением: не сразу поверилось ему, что можно вот так, в миг единый успеть подбить внезапно вспорхнувшего неуловимого тетерева.

А дед, закладывая новый патрон, сказал как ни в чем не бывало:

— Вот и готово. Старые руки да старый глаз, оказывается, годны еще…

— Ну, дед, ты и снайпер!

— Когда в птицу на лету стреляешь — целиться надо, чуток опережая. А у меня к тому привычка, даже задумываться не надо — само собой получается.

9

Оба берега реки в этом месте заметно дыбились: тут, похоже, засел поперечно громадный оскол каменной гряды, который продолбила Тян-река. Скальные пласты различной толщины и разного цвета были хорошо видны на береговой круче. Наверно, при этой долбежке немало каменищ свалилось в русло реки, и стремительная вода яростно набрасывается на них.

Век за веком, день и ночь, не прекращаясь, идет тут жестокий бой: бьется о камни