– Да, – сказал я, – мне это что-тонапоминает.

– Что? – спросил он невольно.

– Они эту защиту не называют попросту крышей?

Он покосился на них, пробормотал:

– Да, еще те бандиты… Братки рядом с ними – ангелы.

Я сунул документы обратно в карман, юсовцы провожали менясонно-равнодушными взглядами. Они приехали в Россию, читалось на их лицах,потому что здесь можно безнаказанно насиловать русских женщин, а жалованьездесь платят впятеро больше, ибо приравнено к боевым условиям. Они и будутнасиловать, развлекаться, а документы пусть у этих русских свиней проверяютдругие русские свиньи. Понятно же, что любые боевики разбегутся уже при видеформы доблестной американской армии…

Мечтайте, ребята, подумал я зло, мечтайте. Ваши материполучат вас обратно в свинцовых гробах. Может, кто-то из ваших младших братьеввырастет умнее.

Взял такси, цены за две недели подскочили на треть, за всюдорогу остановили дважды. Правда, второй раз проверяли почти полчаса, даже шиныпросвечивали специальным фонариком, а все трубы простукивали, но отпустили навсе четыре без лишних вопросов.

На веранде пусто, я нарочито прошел через нее, хотя сегоднясуббота, могли бы и посидеть за чаем. Дома я принял душ, позвонил Лютовому:

– Привет, это я, Бравлин… Да, уже вернулся… Потомрасскажу, лучше вы скажите, как там Марьянка?

Из трубки прозвучал негромкий холодноватый, это его обычныйтон, голос:

– Уже выписали. Вчера привезли домой. Ничегосерьезного, только психический шок. Ни с кем не хочет разговаривать…

– Эх, черт!

– Да, теперь она… словом, замкнулась. Помните, всегдавсем улыбалась, как солнышко. И со всеми в доме здоровалась.

Я сказал с надеждой в голосе:

– Авось, отойдет. Время лечит. Да и мы как-топостараемся отвлечь.

– Как? – спросил он с досадой. – Работа,универ… Правда, она сейчас ни на работу, ни в универ… Ладно, отскребывайтегрязь, а вечерком соберемся на веранде, хорошо?

– Заметано, – ответил я и положил трубку.

В обед забежал сынок Лютового, белоголовый парнишкаарийского, как утверждает Лютовой гордо, типа. Белоголовый, крепенький, срумянцем и веснушками, голубоглазый, Лютовой заставляет его заниматься спортом,но сам Петрусик, так его зовут, без ума от технологий следующего поколения,бредит ими, даже меня уважает именно за то, что у меня навороченный комп испутниковый Интернет. У его отца тоже все это есть, но Лютовой пользуетсяпостольку-поскольку, а я сыплю всеми терминами, знаю новейшие платы, сроки ихвыпуска, могу подсказать, какая прога круче, какая вообще улет, а в какойхреновые глюки.

Петрусик – чудо-ребенок, умненький и здоровенький, но, увы,у него подзатянулась обычная детская болезнь осознания подлинной, как ониуверены, картины мира. Однажды дети вдруг узнают, что их родители тоже какают,из этого делают выводы, что все на свете какают, даже красивые воздушныебалерины тоже какают. Потом узнают, что родители трахаются, из этого делаютужасающий вывод, что трахаются и великие политики, писатели, композиторы, чтовеликие на портретах тоже в свое время трахались…

Дальше – больше: газеты приоткрывают, какие тайные пружиныдвигали событиями, из чего делается вывод, что все не так чисто и благородно,как пишут в учебниках, а, напротив: все – грязно. В крестовые походы ходилитолько потому, что надо было пограбить, Джордано Бруно сожгли за шпионаж,Александр Матросов просто поскользнулся на льду, пьяный Гастелло заснул зарулем самолета, все эти ромео и джульетты, тристаны и изольды – выдумка. Естьтолько секс, траханье, дружбы нет, чести нет, а есть одни экономические причиныи рефлексы Фрейда.

Собственно, через этот стаз проходят все, но у некоторых,как вот у Петрусика, здоровенного парняги, уже обвешанного девками, онзатягивается очень надолго. Даже на всю жизнь. Похоже, Петрусик как раз будетиз этих. Ему очень, ну очень нравится быть «самым умным и проницательным»,видеть всех насквозь и разоблачать, разоблачать, разоблачать, находить«подлинные» причины того или иного благородного поступка.

Он и меня пытается просвещать, открывать мне глаза.

– Петрусик, – сказал я проникновенно, – сомной можно говорить только о компе и софте.

– Почему?

– Потому что я прошел больше линек, – объясниля. – Потому что я был тобой, а тебе быть мною еще предстоит.

Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Даже нижняячелюсть отвисла.

– Круто, – сказал он наконец. – Это что ж,как у бабочек?

– Или жуков, – ответил я. – Больших таких,рогатых, в твердых панцирях!.. А ты видел, какие они раньше были белые мягкиечервяки?

– Нет, – ответил он озадаченно. – А какие?

– Толстые, мягкие, жирные! Живут под землей, света невидят, всю жизнь корни жрут.

– Ого, – сказал он. – Не знал… А вы что –жук?

– Нет, – ответил я, – мне тоже жуком статьеще… предстоит.

Он ушел, оглядываясь с таким озабоченным видом, будто жалел,что пропустит момент, когда я стану превращаться в большого толстого жука спрочным пуленепробиваемым панцирем и красивыми рыцарскими рогами.

Когда зазвонил телефон, я уже знал, что это шеф. Вылез изванной, прошлепал к столу.

– Алло?

– Бравлин, – послышался голос, – ты что же недоложился, что приехал?

– Как будто вы не знали, – ответил я сдосадой. – Да все в порядке, я присутствовал. Ящик опечатан, комиссия повсем правилам повезла его на экспертизу. Я свою маленькую роль сыграл…

– Тебе еще одна роль предстоит, – прозвучало втрубке. – У меня к тебе маленькая просьба. Там просрочили сроки подписанияодного проекта… Завтра он должен лежать с утра на столе мэра, а у настолько-только спохватились… Тебе предстоит вот что, да не волнуйся, никудаехать не надо!.. Все здесь, в Москве. Тебе на полчаса делов. Словом, надосъездить на городское кладбище…

Я зябко повел плечами, час от часу не легче. Катастрофа ещекуда ни шло, я там никаких трупов не видел, а вот кладбище…

– Сегодня же суббота, – сказал я тоскливо.

– Вот и прекрасно, – сказал голосубеждающе. – Подпишешь бумаги от имени нашей юридической фирмы. Вчерашнимчислом, понял?.. Все должно быть в ажуре.

– Понял, – ответил я обреченно.

– Давай прям щас, старик, – сказал голос ужепросительно, – горим…

Массивные столбы ворот из красного кирпича, железныестворки, широкая ухоженная дорожка белого песка, а за воротами почти сразуначинаются ограды. Здесь старое кладбище, в нем «дома» перешедших в этот мирревниво ограждены заборами, в то время как в новой части все могилы стоят также, как и современные дома, – без заборов, только холмик и надгробнаяплита.