Все утро они плыли по красной реке, пребывая в состоянии, подобном гипнотическому трансу. Педро то и дело дул в свою караколу, чтобы хоть как-то отвлечь. В час завтрака он предложил пассажирам и команде чай из голубых цветков.

Они так и не поняли потом, было это из-за чая или же последствием магического воздействия реки, но каждый начал видеть в алой субстанции давно забытые образы, которые скользили по воде, прыгали в нее. Мелисандра и Рафаэль, сидя рядом, демонстрировали друг другу, словно разноцветных рыбок, свои самые старые воспоминания, и это был тот момент, когда оба, всего за несколько миль путешествия, переступили черту, отделяющую их от сближения, которую другие мужчины и женщины переступают лишь через неопределенное количество дней и ночей.

Рафаэль мог наблюдать жизненные перипетии бабушки и дедушки Мелисандры. А она увидела рассеянные по течению реки тревожные образы уличных разборок. Рафаэль, прячущийся за мусорными баками на мрачной серой улице, пули, пролетающие совсем рядом с ним, и ребенок, который пробегает перед ним почти на расстоянии вытянутой руки и падает, убитый автоматной очередью.

— Я не спас его, — прошептал Рафаэль. — Я снимал это на камеру. Я окаменел, словно камера, а не я, была там. Постоянно вижу этого ребенка. Лучо его звали. Эти несколько секунд съемки принесли мне известность и удачу.

— Почему ты был там?

— Я больше месяца провел с одной бандой. Ее называли «Гробы»… Стрельба там была плотной, словно они в войне пытались накрыть огнем целую армию. Только эта война велась в неблагополучных кварталах. Война за переулки с чарующими обрядами.

— Но ты же мог умереть, спасая этого ребенка.

— Мне все так и говорили. Никто не осудил меня за то, что я не вмешался. Но ведь только я мог спасти его. Я же, напротив, заснял его смерть на камеру. Это было просто превосходно для моей карьеры. Я стал нарасхват, создал себе славу твердолобого человека. Это очень хорошо для моей профессии.

— И Васлала — репортаж, с помощью которого ты хочешь искупить свою вину?

— Возможно.

На протяжении нескольких миль пути на лодке царило молчание. Педро считал, что тот, кому посчастливилось плавать по красной реке, ни за что не покинет ее пределы, если только что-то очень важное не растревожит его душу. Для него опыт был сродни смерти, когда в последние секунды видишь всю свою жизнь, пролетающую перед глазами, с одной лишь разницей: на реке можно делать это не спеша, да и смерть не наступает тебе на пятки, нет физической боли, страха или тревоги.

Чуть позже, пока Эрман и Моррис вели философскую беседу о быстротечности времени, Рафаэль и Мелисандра устроились возле Педро на капитанском мостике, чтобы обсудить свою высадку на пристани у Энграсии.

Макловио, делающий вид, что дремлет в гамаке Эрмана, внимательно вслушивался в их разговор с Педро, так как для него было особенно важно наблюдать с близкого расстояния за передвижениями Мелисандры, как только они причалят.

«Если они останутся у Энграсии, — подумал он, — будет не так-то просто за ними уследить». Энграсия была единственной альтернативной силой, единственной, кого Эспада не могли ни подчинить себе, ни держать под контролем. Братья вели войну со всеми, кто не платил им дань или обращался к ним без должной учтивости. Они избирали и свергали правителей по своему усмотрению, торговали наркотиками и занимались азартными играми — самым распространенным развлечением в Фагуасе, любимым дневным времяпровождением членов всяких группировок, которые ночью устраивали разборки под любым предлогом. Они были хорошими компаньонами Макловио, его основными клиентами в контрабанде оружия. Единственная ссора с ними у него вышла достаточно давно, когда он не стал оказывать им содействие в вывозе сирот из Тимбу, его городишка, как сам Макловио говорил, потому как там у него был дом, уважение и, что самое главное, плантации филины. За долгие годы взаимоотношений с разного рода гангстерами он никогда еще не встречал никого сродни этим. Братья Эспада были неустанными кочегарами в войнах разной степени интенсивности. Война для них являлась средством существования, тем, что позволяло им множить и использовать свою власть.

Их военная организация занималась тем, что подстрекала и постоянно сталкивала разные группы людей, ссорами которых они умело манипулировали и всячески их провоцировали. Многие были убеждены, что они вообще не спали, и действительно, Макловио, который иногда проводил с ними целые недели, никогда не видел их спящими, как ни усердствовал, пытаясь подкараулить, когда же они устанут. В конечном счете он сделал заключение, что они, как Наполеон Бонапарт, научились спать стоя и с открытыми глазами. Дамиан, старший из братьев, был своего рода неудавшейся копией Дон Кихота, который на словах всячески выступал за помощь бедным и угнетенным, а на практике делал все возможное, чтобы уверить всех, что они никогда не перестанут быть таковыми, и лучше им смириться, потому что это для них единственно возможный способ достойного существования. У Антонио, его младшего брата, хитрого и практичного, не хватало времени на романтику. Он был самым ярым и злостным хулителем мифа о Васлале, обосновывая это тем, что миф воздействует на умы, подобно снотворному эффекту религии. Макловио был уверен, что он всячески поспособствует тому, чтобы отвлечь Мелисандру и продлить ее пребывание вдали от поместья.

Вечером следующего дня путешественники должны добраться до Лас-Лусеса и уже оттуда, через два-три дня пути, — до Синерии. Во время беседы с Педро и Моррисом у Рафаэля сформировалось довольно туманное представление о том, что он там увидит: город прошлого, населенный существами из настоящего. Жители Синерии, пояснил ему ученый, знали, к какой эпохе они принадлежат, другое дело, что у них не получалось соотнести с ней свои жизни. Они хотели современности, но не могли ее получить. У них не было средств. А то немногое, что имелось, постоянно возвращало их к прошлому или же, в любом случае, постоянно держало в неком подобии лимба, в круговом времени, которое вращалось вокруг своей оси. Войны были постоянными, правительства сменяли друг друга, учиняя полное самоуправство. Невозможно было принимать во всем этом участие, думали они. Среди коммунитаристов, которые, по идее, считались самыми здравомыслящими и стремились к какому-то порядку, столько было людей Эспада, что они сами уже не могли разобраться, кто есть кто.

Лунной ночью Рафаэль смотрел на дремлющую Мелисандру. Погруженный в черный ночной мрак, он вволю нагляделся на нее, беззащитную, умиротворенную, видящую сны, которые, по его мнению, должны были быть зелеными и плодовитыми. Он облокотился об опору навеса, представил себе тело Мелисандры, упругое, чистое, блестящее, отвел глаза. Голландки спали вместе в гамаке, прижавшись друг к другу, словно обмениваясь материнским теплом.

Солнце уже освещало реку, когда пассажиры проснулись. Они проплывали мимо небольшого островка, где росли высокие пальмы, прокладывая себе дорогу через густую растительность. Моряки, встав на свои скамейки, подняли руки и, сжав кулаки, в унисон прокричали несколько раз подряд: «Смерть англичанам!»