– Жива! – крикнул Леонтий, рывком подхватывая безжизненноетело и прижимая к себе. Вся одежда его тотчас же сделалась насквозь мокрой, ноон не чувствовал. – Жива! Скорее водки и что-нибудь сухое. Воды горячей!

Голова спасенной запрокинулась; и, когда Леонтий сновавзглянул ей в лицо, сердце его на миг замерло.

Теперь он знал, зачем опоздал в экспедицию. Теперь он знал,что значит судьба!

Растертая водкой, согретая, переодетая в сухое, спасенная,однако же, не подавала признаков жизни. Очевидно, испытание потрясло самыеглубины ее существа. На смену холоду, сковывавшему ее тело, пришел неистовыйжар. Лоб ее пылал, лицо побагровело, губы враз обметало досуха. Жизнь ее была вопасности, и ни хозяин расшивы, ни Леонтий не сомневались, что на борту ейоставаться никак нельзя.

Но как же быть? Вернуться в Нижний? О том хозяин и слышатьне хотел, опасаясь упустить выгодного покупателя, к которому уже сильноопаздывал из-за внезапного шторма. Да и, возвратившись, куда больную в большомгороде девать? Как найти ее дом, родню? Вдруг она приезжая, тогда как быть? Иглавное – жизнь ее на волоске висит, ей уход нужен, лекарь нужен, а непутешествие и неудобства!

– Послушай-ка, молодец, – сказал наконец хозяин расшивы,хмуро поглядывая на осунувшееся лицо своего еще вчера такого веселого ибеззаботного пассажира и проницая опытным взором, какая сердечная печальтерзает его и почему забота о незнакомой девушке стала вдруг средоточием егопомыслов. – Послушай меня. Ты лишь до Василя с нами идти намеревался? Так вот,в версте до него я тебя высажу. Сейчас вода большая, почти к самому берегусможем подойти. Там, на взгорье, изба стоит. Живет в ней цыганка, Татьяной еезовут. Черная Татьяна. Страшна, как нечистый из преисподней, однако душою добраи разумом проворна. Поговаривают людишки: хаживают к ней лесные разбойнички,знается она с купцами беспошлинными[14]… Всякое может статься, но мне до тогодела нет. И тебе быть не должно, коли проку от Татьяны ждешь. Знахарка онаотменная. И если кто эту девку на ноги поставит, так лишь Татьяна. Она ко всемдобра, тебя с дорогой душою примет!

Так и вышло. Едва Леонтий, держа на руках завернутую втулупчик бесчувственную девушку, переступил порог избушки, одиноко стоявшей навысоком берегу Волги, окруженной с трех сторон дремучим лесом, как хозяйка,смуглая, с иссеченным шрамами лицом, проворно раскинула на широкой лавке в углуперинку, сверху бросила чистую ряднину и, ничего не спрашивая, помогла Леонтиюуложить больную.

Не сводя пристальных черных глаз с неожиданного гостя, онавыслушала его сбивчивый рассказ и чуть нахмурилась, когда он потянул из-запазухи кошель. Но когда Леонтий щедро высыпал мрачной знахарке в подол все своедостояние – очень небогатое! – она молодо, заливисто рассмеялась:

– Сами-то, сударь, побираться пойдете? Да и куда мнестолько! Я от своих трудов с хозяйства безбедно живу.

Она взяла два серебряных полтинника, остальные ссыпалаобратно в кошель, затянула его веревочкой и, вернув Леонтию, приказала:

– А теперь, сударь, подите за дверь, мне больную осмотретьнадобно. Кто ходил за ней на расшиве? – спросила хозяйка и, не дождавшисьответа, обернулась.

Леонтий не слышал, не двинулся с места, медленно приходя всебя. Усмехнувшись, цыганка перестала раздевать больную и обхватила ее левоезапястье, с ловкостью опытной лекарки нащупывая биение пульса. Пальцы девушкипоникли в ее руке. На безымянном блеснул незатейливый серебряный перстенек спечаткой в виде подковки… И Татьяна, охнув, вдруг выронила ее безвольную руку.

Леонтий, услышав этот стон, встрепенулся, изумленноуставился на цыганку, которая оперлась на лавку, чуть не падая, и смуглое,темное лицо ее вдруг побледнело впрозелень.

– Что такое? – подскочил к ней Леонтий: не пугала ли Татьянукакая-то внезапность в состоянии больной. – Что с вами?

– Ни-че-го… – едва выговорила цыганка серыми губами, несводя глаз с руки девушки. – Уже прошло. Прошло. – Она выпрямилась, ещебледная, но стараясь овладеть собою. – А теперь подите за дверь, сударь.

Через некоторое время Татьяна его позвала. Она определила унезнакомки сильнейшую нервную горячку, отягощенную воспалением легких, нобралась излечить, хотя сразу сказала Леонтию, что подобные заболевания длятсядолго и чреваты затяжным беспамятством.

– Так что отправляйтесь с Богом, сударь, вдогон за своимисотоварищами, – велела наконец Татьяна. – Я уж сама тут слажу.

Леонтий молчал. Он и думать забыл об Иване НиколаевичеЛопухине и обо всех своих мечтаниях, связанных с его экспедицией! Сидя у стола,накрытого для него проворной хозяйкою, и безотрывно глядя на занавеску,скрывавшую от него метавшуюся в жару девушку, он мрачно признавался себе, чтоне в силах никуда уехать от нее. Да и как уехать?! Ее слабость, еебеззащитность взывали к его милосердию и мужественности. Она стольковыстрадала… Ей нужен защитник!

Решено. Леонтий найдет себе жилье в Василе и будет как можночаще наезжать к Татьяне, а свободное время посвятит походам и поездкам поокрестностям – своей собственной экспедиции! Когда же девушка придет в себя иокрепнет, он почтет за честь доставить ее домой или куда она пожелает.

Однако непроницаемая завеса тайны все еще окутываланезнакомку. Как-то раз, в декабре, Леонтий застал Татьяну запертой в избе:дверь была заложена снаружи. Ворвавшись в дом, откуда неслись истошные крики,Леонтий замер перед разоренным ложем: девушка исчезла! Цыганка билась в рыданиях,и насилу смог Леонтий от нее добиться, что недавно ворвался в избу какой-тообезумевший цыган и утащил беспамятную девушку в лес. От этой вести Леонтий исам едва не обезумел, а потому не заметил слабо латанных дыр в рассказеплачущей Татьяны. Потом Леонтий лишь смутно мог припомнить свой неистовый бег сружьем наперевес по заснеженному лесу в сопровождении Татьяны, котораядогадалась прихватить смоляной факел. Страшное зрелище открылось им: привада,убитый волк, одноглазый цыган с окровавленным ножом, а самое жуткое – почтираздетая девушка, лежащая на снегу. Цыган тогда исчез, впрочем, Леонтий и недумал его преследовать; все внимание было поглощено другим. Несчастной, котораявновь впала в беспамятство.

* * *