Однако Вайда не отступился. Он решил жизнь положить, носыскать Неонилу и рассчитаться с нею, ибо картина ее обдуманного предательствас расчетом отвести от себя мало-мальские подозрения сделалась ему очевидна.Конечно, он мог бы донести на Неонилу Измайловым… Но все же она была егосестрою, и он не мог предать ее так же бессердечно, как это сделала она. Да иненависть его к князю была столь же велика, сколь и ненависть к Неониле. Посемуон сам отправился на поиски Неонилы и молодой княжны.

Путь его растянулся на годы и наконец завершился там, где онменьше всего ожидал: в домике жены, которая после смерти матери жила одна,продолжая ее знахарское ремесло… И как тогда, в Нижнем, после встречи сНеонилою – когда цыган едва жив остался, почти задавленный медведем, – так итеперь Вайда ощутил в душе не тление старой мести, ставшей уже привычкой,сжившейся с ним, – но опаляющую вспышку ненависти: к Неониле, к старому князю,к этой девушке… а пуще всего – к себе самому за то, что не в силах ни поборотьдушевной тоски, ни утолить ее хладнокровным убийством.

Татьяна умолкла, но Лиза какое-то время сидела недвижно, неподнимая глаз, словно бы это сомнамбулическое путешествие в прошлое ещепродолжалось. Впервые с той поры, как узнала она тайну своего рождения,сделались вдруг понятны все поступки Неонилы Федоровны. Не было в Лизиной душезла против козней тетушкиных… была только щемящая жалость к ней, к Измайловым(никак не назвать их отцом с матерью!), а всего более к Лисоньке, которую, поврожденной холодности души своей, родная мать лишила любви. Ведь никто иникогда не угадал бы, что Неонилу Федоровну и Лисоньку связывают столь тесныеузы родства!

– Одного не пойму, – наконец проговорила Лиза пересохшими отволнения губами, – зачем Вайде мое кольцо?

Татьяна ответила, словно продолжала ее же размышления:

– Он ведь отмщением болен, Вайда. Умом тронулся! Можетстаться, жаждет князю то колечко предъявить: мол, твоя дочь по сю пору жива,одному мне ведомо, где она хоронится, а тебе новые муки доставлю молчаниемсвоим.

– Ну а тебе что до этого, Татьяна? – спросила Лиза, резковскидывая голову. – Князь тебя навек изуродовал! Что тебе до него, до егопечалей, до кольца?

Татьяна тяжело вздохнула.

– До князя, может статься, и нету мне дела. Столько летминуло, так что ни добра, ни зла я ему не желаю. А вот ты… до тебя, дочечкамоя, мне дело есть. Поймешь немного погодя. Тебя еще потреплет, помучает жизнь,попытает еще, пока угадаешь, для чего судьба тебя ко мне забросила, для чего ятебе все рассказала. – Глаза Татьяны вспыхнули. – Узнаешь, как жизнь узорыплетет! Где с первого взгляда разобрать? Тянешь за нитку – вот же она, вот! Аннет! Не та ниточка, и спроста клубка не распутать!..

Она умолкла, но отзвук ее странно возвысившегося,возбужденного, пророческого голоса все еще дрожал в воздухе.

* * *

Собрались в два счета. Пожитками оказались небогаты: уЛеонтия – торбочка с тетрадками, у Лизы – узелок с тем самым несчастливымчерным Лисонькиным платьицем.

Татьяна дала ей надеть свою рубаху да одну из старыхцыганских юбок, что потемнее. Вынула из сундука пару лапотков: «Непривычна тебетакая обувка, а все же лучше, чем ничего». Отдельно завернула ломоть хлеба:«Это в дорогу. А толком поешьте сейчас».

Окрошка, приготовленная на ужин, степлилась, каша простылаза эту долгую бессонную ночь, но Лиза и Леонтий кое-как поели. Кусок не шел вгорло, да и Татьяна, осунувшаяся от тревоги, от близости разлуки, торопила. Ивновь Лизе подумалось, что цыганка видит и знает нечто большее, нежелиостальные, словно прозревает наперед. От этой мысли так и сжалось сердце, но,когда Татьяна в последний раз обняла ее и шепнула опять: «Ничего не бойся. Всеодолеешь!» – страх утих. Осталась только печаль расставания.

– По берегу долго, так что идите сквозь лес, наискосок.Держите на старое татарское кладбище. Ты его знаешь, Леонтий Петрович, –напутствовала Татьяна. – Только болотины сторожитесь. Не сбейтесь с пути.Береги ее, Леонтий Петрович!

И, махнув лишь разок на прощанье, цыганка ушла в дом, апутники торопливо углубились в лес.

Ночной мрак на небе наконец разошелся, и при мутном, белесомсвете пасмурного утра видна сделалась полузаросшая поляна впереди, а на ней –толстые, сложенные из нетесаных камней стены ограды высотой в человеческийрост. Дикий хмель вился по кустам татарской жимолости, в изобилии росшейкругом. В разломе ограды видно было некое возвышение, поросшее травою икалиною, и Лизе показалось, что заметила она под деревцем темное отверстие, азначит, там, внизу, что-то вроде погреба.

– Это и есть татарское кладбище, – негромко проговорилЛеонтий, чуть обернувшись к Лизе, но не глядя на нее, а настороженно косясь посторонам. – Старое! Возможно, еще с Мамаева набега!

Но тут шум, донесшийся откуда-то сверху, отвлек их. Леонтий,закинув голову, ахнул, хватая Лизу за руку, и они застыли, забыв о бегстве иобо всем на свете.

Прямо над ними, на высоченной березе, почти на ее вершине,прижался к стволу большой бурый медведь. Над ним был на веревке прикреплен кдереву чурбан, и медведь изо всех сил пытался оттолкнуть его подальше. Однакочурбан, качнувшись, возвращался на место, вынуждая медведя отшатываться, чтобыизбежать удара. Береза угрожающе покачивалась, но медведь не сдавался, вновьдосадливо отпихивал лапою преграду, но чурбан вновь ударял по стволу… Ворча ивзревывая, медведь бил да бил лапою, и в злом его упорстве было нечто стользабавное, что Лиза невольно хихикнула. Рядом тихо усмехнулся Леонтий.

– Там борть, ну, дупло лесных пчел, понимаете, Лиза? –прошептал он, давясь смехом. – Бортник этим чурбаном свой мед защитил. Нипочеммишке не пробраться!

Между тем случилось наконец то, чего и следовало ожидать.Особенно сильно откачнув чурбан, медведь сделал попытку проскользнуть вверх, нополучил вернувшейся деревяшкой такой удар, что кулем полетел вниз, ломая ветвиберезы. Он тяжело шмякнулся оземь и какое-то время лежал недвижимо. Лизавытянула шею, пытаясь разглядеть его, испуганная, что зверь убился насмерть.Однако медведь медленно, кряхтя, сел, похлопал себя передними лапами помохнатым бокам, словно проверяя, все ли кости целы, и, встав на четвереньки,тихонько потащился в чащу, то жалобно, по-бабьи повизгивая, то принимаясьгромко и грубо ворчать.

Лиза с Леонтием так и зашлись смехом, но вдруг Леонтий изовсех сил стиснул ей руку. Она замолчала и с испугом воззрилась на него.

Лицо его было бледным и встревоженным, а глаза устремились вчащу, откуда доносился негромкий хрипловатый хохоток.