— Аккуратно отработали, — оценил действия моих бойцов подполковник Звягинцев.

— Как и всегда, — уточнил я.

Тем временем небольшая разведгруппа снова двинулась вперед. Как мне поведал прицел автомата, перемещалась она в прежнем порядке. Первым шел сапер ефрейтор Спасибог, в пяти метрах за ним держался старший сержант Ничеухин. Дальше, соблюдая такую же дистанцию, один за другим шагали еще два бойца.

— Пора всем двигаться, — сказал я, посмотрел на Звягинцева и спросил: — Не возражаете, товарищ подполковник?

— Командуй! — сказал Евгений Андреевич, по-прежнему не желая вмешиваться в мои дела.

— Взвод, по отделениям входим в ущелье. Идем колонной в естественном порядке. Соблюдаем дистанцию между бойцами.

Естественный порядок подразумевал, что сначала выдвигается первое отделение, за ним — второе. Третье идет замыкающим. Оно контролирует тылы, где остаются только три боевые машины пехоты с их скорострельными пушками, ПТУРами и пулеметами.

Соблюдение дистанции подразумевало вполне возможное наличие на тропе взрывных устройств. Если мина взорвется впереди, в пяти метрах, то костюм, очки и шлем оснастки «Ратник» гарантированно выдержат попадание осколков. Значит, потери будут минимальные. Пострадает только тот человек, который мину активирует. Но и он не обязательно получит смертельные травмы.

Я помнил один такой случай. Тогда младший сержант контрактной службы по собственной невнимательности наступил на взрыватель и потерял каблук на берце. Правда, кроме этого он получил еще сильнейший ушиб пяточной кости и небольшой разрыв ахиллесова сухожилия. Но эти травмы ничто по сравнению с возможностью лишиться ноги или даже жизни. Со своими травмами младший сержант всего две недели в санчасти пролежал, не был даже в гарнизонный госпиталь отправлен.

Тем не менее все мы прекрасно знали, что вообще не пострадать куда лучше, чем даже незначительно. Поэтому осторожностью у меня во взводе никто не пренебрегал. Более того, если находился такой боец, который начинал бравировать своей отвагой и презрением к опасности — а такие парни тоже призываются на службу и время от времени встречаются даже у нас в спецназе, — то опытные парни сразу одергивали его.

Это и понятно. Ведь если взрыв мины виновнику торжества только каблук оторвет, то какой-нибудь осколок может нанести серьезное ранение товарищу этого парня, идущему следом. Экипировка «Ратник» не в состоянии прикрыть все участки тела. Остаются без защиты часть лица и ног, кисти рук.

Короче говоря, такому вот дурному на всю голову храбрецу спасибо никто из нас не скажет, не восхитится его поведением. Более того, мы обязательно и очень доходчиво дадим ему понять, кто он такой есть на самом деле.

— Сысоев! — вызвал я рядового, оставленного на связи в БМП.

— Я, товарищ старший лейтенант!

— Передай приказ всем трем механикам-водителям. Машинам перекрыть выход из ущелья. Никого не впускать и не выпускать. Кроме своих, естественно. На вас может выйти целая банда. Если такое произойдет, приказываю стрелять на поражение. Но перед этим тебе следует поставить в известность меня. Все понятно? Вопросы есть?

— Все понятно, товарищ старший лейтенант. Вот только механик-водитель спрашивает: можно ли прямо сейчас включать двигатели и начинать маневр?

— До бандитов далеко. Не услышат, — сказал я и посмотрел на подполковника Звягинцева.

Он, как и всегда, прислушивался к переговорам, но разобрать мог только те слова, которые произносил я.

— Машины могут переехать в укрытое место и окопаться с помощью бульдозерных отвалов. Но лучше постоянно горючку не жечь. Она нам еще на обратную дорогу понадобится.

Я специально говорил так, чтобы Евгений Андреевич мог понять, о чем речь, возразить или согласиться в зависимости от обстоятельств. В этот раз он ничего не сказал. А молчание обычно считается знаком согласия. Поэтому я ничего не добавил к своим словам.

Мы с подполковником находились впереди взвода. Но мои ребята уже выступили. Я видел это на мониторе своего планшетника. Череда красных точек приближалась к нам.

Самого себя я тоже видел, а вот подполковника на мониторе, разумеется, не замечал. Однако и никакой нужды в этом не было. Он находился там же, где и я, среди камней. Я и без монитора видел его даже сейчас, ночью. Темнота редко бывает полной, даже когда небо закрыто тучами.

Дождь со снегом так и продолжали только грозить нам. Небо никак не могло разродиться влагой.

Когда взвод оказался рядом, я сделал знак Евгению Андреевичу и сказал:

— Выходим.

Подполковник дождался, когда я встану, и зашагал вслед за мной. Я спиной ощущал его движения и перемещения ничуть не хуже, чем в те моменты, когда смотрел на него прямо. Так вот, вдвоем, мы и заняли место во главе первого отделения, которым командовал сержант Ким Махалов. Вся взводная колонна растянулась позади нас.

В таком передвижении был и другой смысл. Если вдруг начнется обстрел, то взводу недолго будет перестроиться в боевой порядок. Когда бойцы идут кучно, поражающая сила любой очереди может оказаться довольно значительной.

Когда мы оказались рядом со скалой, на которой располагались часовые, уничтоженные снайперами, я отдал приказ командиру первого отделения:

— Ким, возьми пару человек, поднимись на скалу! Там трое убитых часовых. Забери документы, если таковые у них имеются, телефоны, затворы автоматов и пулемет. Затворы можно забросить подальше в скалы, чтобы никто не нашел. Постарайтесь доставить сюда побольше патронов к пулемету. Это крупнокалиберный «Утес». Весит он много. Захвати с собой веревку, чтобы спустить его со скалы. Слезать с такой тяжестью вам будет трудно.

— Понял. Работаю, — стандартной фразой отозвался командир первого отделения, махнул рукой двум бойцам, идущим следом, и скомандовал: — За мной!

Привычка общаться жестами и знаками осталась у парней с тех времен, когда у нас не было экипировки «Ратник» и внутривзводной связи, которую та обеспечивает. Я по себе знаю, как трудно отвыкать от того, что стало частью твоей жизни. Я раньше даже дома при общении с женой и детьми часто пользовался знаками. Не потому, что не умел говорить, а просто по укоренившейся привычке. Да и не я один. Соседи, взрослые и дети, живущие в батальонном городке, мои знаки понимали. Значит, они тоже предпочитали такой же способ общения.

Но вот у нас появилась внутривзводная связь. Изначально и бойцы, и командиры были даже излишне болтливы, старались насладиться непривычной игрушкой. Но постепенно мы к этому привыкли. Солдаты срочной службы, как правило, наших знаков даже не знали, потому что их никто этому уже не обучал. А вот опытным контрактникам отвыкнуть было сложно. Поэтому они совмещали одно с другим.

Знак часто сопровождался приказом. Это вовсе не говорило о том, что боец или младший командир имеет нездоровую склонность без толку размахивать руками.