Печка молчала. Зато скатерть воинственно дыбилась.

- Слышь, трупёрда, а ну пошла вон отсюда! Сама возьми да приготовь! Тоже мне печная ездова выискалась! Ручки марать не хочет, лентяйка! Мало того, что лентяйка, так еще и захухря! – возмущалась скатерть, волнуясь, как море.

- Сами вы захухря! – обиделась я, глядя на пятна.

-  Я – самобранка!  Бранка! От слова «брань!». А не вынь да положь! Ручки есть? Иди, готовь! – визжала скатерть. – А то вон  какая мухоблудь выросла! В руках мухи женихаются!

Словарный запас пополнялся со скоростью одно слово в секунду.

- Чего притихла, трупёрда? – гадко спросила скатерть.

- Кирпичи откладываю, - честно ответила я. – На новый дом, чтобы жить отдельно!

- Ась, ась? – переспросила скатерть, воинственно шевеля запутанной бахромой.

- Ладно, - вздохнула я, решив немного посидеть на диете. В горнице было достаточно места. В дальнем конце была лежанка, возле печки скамья. Рядом со скамьей торчала палка, а на ней была намотана шерсть.

- Хобяка ты, - выплюнула скатерть.

- Сами вы… хобяка! Да еще какая! – устало огрызнулась я, определенно чувствуя, что это что-то плохое. 

-  Руки просто у тебя не оттуда растут! Поэтому и хобяка! - проворчала скатерть.

- Если y вас руки не оттуда растут - значит, это ноги! - ответила я. Да я хозяйственней, чем хозяйственное мыло!  – Есть давай! Что есть?

Я перевернула ее, глядя на двух застиранных лебедей.

- А что надобно, хобяка? – сварливо заметила скатерть.

- Итак, я хочу суши! – усмехнулась я, глядя на то с каким-подозрением правый лебедь смотрит на левого. Как будто бы усомнился в лебединой верности!

- Суши? Кого суши? – спросила скатерть, ничуть не изменившись.

- Суши, сушки, роллы! – перечисляла я, не особо надеясь на успех.

- Тебе с чем, трупёрда? – недовольно спросила скатерть.

- Ммм… С васаби! С горчицей такой зелененькой, - пояснила я, закусив губу. – И палочки, если можно!

- На тебе твои сушки! На тебе твою горчицу!  И палки держи!

На лебедях появилась связка сушек и банка с горчицей. А сверху палки.

-  Вот лишь бы не готовить! Чужеядка! Грызи, бобер! – сплюнула скатерть. Я взяла связку сушек и попыталась снять одну. Так, мне срочно нужен молоток!

- Ыыых! – ломала я сушку в руках. Послышался хруст победы. Шла десятая минута поединок. Кто кого! Мои зубы – сушки. Или сушки – зубы! Пока что побеждали зубы.  Со счетом один - пять!

- Ну что ж, моя дорогая! – усмехнулась я, снимая скатерть со стола и расстилая ее на полу вместо ковра.

- Ты что творишь, трупёрда! – возмутилась скатерть.

- Поздравляю! Ты теперь ковер – самолет! – усмехнулась я, вставая на нее босыми ногами.

- Вот молодежь пошла! – возмущалась скатерть, воинственно шевелясь.  – Это раньше вставали с петухами!

- Вот так всегда! Ложишься вроде бы с добрыми молодцами, а встаешь с петухами!  - вздохнула я, снимая с себя рубаху и разворачивая чистую.

- Ба! – воскликнула скатерть снизу. – Да у нее кожа до кости! Иди сюда, горе! Сейчас накормлю! Эй, трупёрда? Я к кому обращаюсь? Клади меня на стол обратно! А то никто не позариться! Давай, пока не съешь, никуды не пойдешь!

Я положила скатерть на стол, а на ней появилось столько еды, что можно накормить тридцать три богатыря.

- Ешь! – скатерть схватила меня, приматывая меня к стулу. – Пока все не съешь, никуда не пойдешь, трупёрда!

Чувствую, что ближайшие десять лет, я вряд ли куда-то пойду. А если я это съем и в озеро нырну, то озеро переедет! Буду выползать из воды, как тюлень с отдышкой.

- Ешь, ешь! – требовала скатерть, не давая мне встать. – Ты других не слушай! Знаешь, каких девиц молодцы любят? Таких, что сядет – орех раздавит!

-  Я все понимаю, но зачем мне потом молодец с одним орехом? – спросила я, почесав «орехокол».

- Ешь, давай! – голос скатерти самобранки стал угрожающим. Ой, щелкунчком чувствую, что все это не осилю!

- Спасибо, я два блинчика съела! – ответила я, пытаясь встать. – Мне хватит!

- Куда!!! – возмутилась скатерть, пытаясь меня усадить на место. – Я же сказала, хобяка, пока все не съешь…

Наверное, нужно есть, пока скатерть добрая! Через полчаса я чувствовала, что в меня не лезет.

С трудом я выпуталась из скатерти, а яства на столе исчезли.

- Вот! Так бы и сразу! А то не хочу, не буду! – кривлялась скатерть. – И то не ем, и это! Все умолола! Крупоружка!

Я достала гребень, сидя на стуле. Интересно, кто же так расщедрился?  Гребень переливался самоцветами и сверкал золотом. Нужно подождать, пока волосы высохнут, и расчесаться.

- Подарок, говорите? – задумалась я, вертя гребень в руках. Мне самой было интересно. Я ни разу не расчесывалась гребнем! Он хоть чешет вообще? Или утром я три волосины буду в косу плести! 

Я задумчиво решила расчесать спутанную бахрому на скатерти.

- Щекотно! – визжала скатерть, пока я продиралась гребнем. – Щекотно! Ай!

Я посмотрела на пучок ниток. А на их месте могли бы быть мои волосы!

- Ой, - послышался вздох скатерти. – Сердце мое, любовь моя… Судьбинушка ты моя! Где ты мой, соколик ясный? Приди ко мне темной ноченькой! Да двери запирать не буду! Окна запирать не стану! Лишь бы тебя увидеть, душа моя!

Я нахмурилась, глядя на перелив самоцветов и то, как надувается скатерть парусами.

- Ой, исстрадалось мое сердце девичье! Да ссохлось оно от тоски любовной! – причитала скатерть. И вздыхала. Как вздохнет, так сразу пузырем надуется. – По тебе страдает, соколик мой! По тебе, душа моя! Кудри твои золотые, речи твои пламенные…

- Интересно девки пляшут, - задумалась я, расхаживая по комнате. – И у кого у нас тут кудри золотые? У кого речи пламенные?

Нда...

Есть у меня ещё порох в пороховницах, шары в шароварах и ягоды в ягодицах!

«Как хорошо, что этот день прошёл безразвратно!», - подумала я, протяжно зевая. Я посмотрела на себя в зеркало, пытаясь отыскать, что нашел во мне Змий. Говорят, что когда ты похожа на свое фото в паспорте, дела плохи. Я похожа на ту фотографию, которую показывает фотограф со словами: «Ну как?». И ты понимаешь, что на паспорт берем вторую или третью. Ту, что посимпатичней!

- Ну кусай, - простонала я совести, которая обычно подкрадывалась ко мне в конце дня. – Ешь быстрее, и я спать!

Совесть решила умереть с голоду.