Вернувшись домой, я стал готовиться к выполнению задания: собрал рюкзак, почистил пистолет и сковал обручем сердце, защищая его от того, что было и что будет. Я чувствовал маленькую руку Розали на своей шее, она держала ее там во время нашей последней встречи. Я чувствовал ее все время. Никто уже давно не называл ее имени, тишина вокруг нее стала невесомой. Завидев меня, люди тут же начинали оживленно о чем-то говорить, о цветах на лугу или еще о какой-нибудь ерунде, только бы не оставлять пауз между словами, чтобы я не влез в разговор со своими дурацкими вопросами. Кто были эти люди? Неужели июньские репрессии сделали их такими пугливыми, каждый готов был молчать, лишь бы только немцы не пускали обратно большевиков. Неужели семья Армов радовалась тому, что у них никого не забрали, что только мой отец и брат Юдит попали в лапы к большевикам, неужели они так радовались, что готовы были молчать ценой жизни собственной дочери, а то ведь, не дай бог, тевтонские спасители сочтут их неблагодарными? Или они боялись, что я могу разозлить немцев, что стану требовать возвращения дома Симсонов? Похоже, даже Юдит стала неподходящей невесткой из-за своего брата, из-за того, что ее мать пыталась вернуть дом Йохана, или Эдгар уже оплатил безопасность матери в доме Армов благодаря своим связям с немцами? Как далеко готовы зайти эти люди, живущие в доме Армов? Казалось, я их больше не знаю. С отцом я попрощаюсь позже, продолжу свою работу по преступлениям большевиков, буду делать это в память о нем, но прежде я должен найти виновных в смерти Розали. Пришло время действовать, ждать больше нельзя.

— Что ты задумал? Надеюсь, без глупостей?

Эдгар стоял на пороге, как предвестник беды, полы его пальто вздымались на ветру, словно черные крылья. Я уже жалел, что вчера рассказал кузену об услышанном мною на обратном пути: соседский ребенок видел, как какой-то немец шел от дома Армов в ту самую ночь, когда ушла Розали. По крайней мере, на нем была немецкая военная форма, в темноте пацан не разглядел лица. Приходил ли он за банками с жиром? Вряд ли.

— Виновный бродит на свободе, а ты думаешь только о новой должности, — сказал я.

— В деревне видели бродягу. Он мог уйти куда угодно, — сказал Эдгар.

— Сам знаешь, что все это пустая болтовня.

— Ты обвиняешь всех немцев за то, что сделал один какой-то придурок. У тебя помутился разум, ты ведешь себя как сумасшедший.

Голос Эдгара загремел у меня в ушах. Мне пришлось встать, я прошел к печке, добавил дров, погремел кочергой.

— Какая была бы польза, если бы Леонида обратилась в полицию? Розали бы это все равно не вернуло.

Эдгар зачерпнул половником кашу в тарелку сначала левой рукой, а затем правой. Слова стали пропадать в такт поднимающейся ко рту ложке, смешивались с хлюпаньем и неодобрением и вместе с комками каши падали на стол.

— Подумай сам, Леонида пришла бы в полицию и сказала, что какой-то немец сделал что-то с Розали. И что дальше? Немцы стали бы обходить стороной их дом, а денег и так не хватает. Наверняка стали бы обходить, раз жильцы дома распускают необоснованные слухи.

Проговорив это, Эдгар укоризненно поджал губы, морщины вокруг рта стали глубже.

— Посмотри на себя. И посмотри на меня, на Леониду, на маму, на всех наших знакомых. Жизнь продолжается, и ты тоже должен идти вперед. Сбрей хотя бы бороду.

Слова Эдгара звучали нагло. Он всегда вел себя нагло, возвращаясь после “деловых встреч”. Часто он задерживался во дворе, словно бы продолжая с кем-то разговаривать, возможно, с новыми знакомыми или с кем он там встречался в городе. Я сказал, что он должен выяснить, что случилось с Розали, что говорят люди. Кто-то должен был знать, в деревнях секреты долго не хранятся. Я ждал новостей, но Эдгар, возвращаясь с работы, лишь качал головой. В конце концов я перестал верить, что он пытается что-то узнать. Идти к Леониде и к матери я не мог, боялся, что подниму на них руку. Эдгар время от времени заходил к ним, и ему бы мать точно рассказала, но он не мог говорить с ней о таких тяжелых вещах, не спрашивал имен, не интересовался, какие солдаты к ним приходили, не делал ничего, как я его ни умолял.

— А что, если это был не немец? Что, если ты напрасно их обвиняешь?

— На что ты намекаешь?

— А что, если это кто-то из ее ухажеров…

Эдгар лежал на полу. Тарелка с кашей разлетелась вдребезги. Когда он открыл рот, его зубы были в крови. Я стоял над ним и дрожал. Эдгар пополз в сторону двери. Я догадался, что он направляется в конюшню. Опередил его. Эдгар не смотрел на меня, он всегда боялся драк. Я испугался, что снова ударю, ударю и на сей раз убью его. Я подошел к двери, откинул крючок и открыл дверь.

— Исчезни!

Эдгар выполз на крыльцо. Я закрыл дверь и ушел на задний двор. Стал сторожить конюшню. Эдгар взял велосипед. Он вывел его на дорогу, остановился — вероятно, догадался, что я смотрю ему вслед из тени куста.

— Про нее говорили всякое, — прокричал Эдгар.

Он побежал, даже не пытаясь запрыгнуть на велосипед, видно, удар был действительно сильным.

— Разве ты не помнишь, у нее была подруга на винокурне! Туда-то она и бегала каждый раз, когда улучала момент. А как думаешь, почему бегала? Там были ее ухажеры, как немцы, так и наши!

Я было двинулся следом, но напряг все свои мышцы, чтобы удержаться на месте. Сердце мое было полно черных мыслей, ночные кошмары были еще чернее. Я стал похож на попавшее под обстрел дерево, с поломанными сучьями, весь в трещинах и разломах, и мир вокруг меня был таким же. Розали, моя Розали покинула меня. Я больше никогда не услышу веселого щебета моей ясноглазой невесты, не пройдусь вместе с ней по краю поля, не буду строить планы на будущее. Эта утрата никак не умещалась в моей голове, хотя вся обложка записной книжки была испещрена крестами лесных братьев. Но братья — совсем другая история, все они погибли в сражениях.

После ухода Эдгара я тоже собрался в дорогу. Взял с собой аккуратно вырезанные кузеном штемпели, наверняка пригодятся. Мерина я незаметно оставил в конюшне Армов. Хотя он и был моим единственным другом все эти дни, я не мог взять его с собой в город. Остановился только по прибытии в Таллин, у ворот дома на улице Валге-Лаэва. Я не знал, получила ли уже Юдит известие о случившемся, и если да, то что именно ей сказали. С моего резинового плаща лилась вода, и в голове снова всплыл тот момент, когда Эдгар стоял на пороге, а собранные Розали калужницы катились по полу.

Когда похудевшая фигура Юдит показалась у двери, я шагнул вперед. Казалось, я с трудом узнаю ее. Она прыгала по ступенькам как легкая птичка, и в груди у меня что-то дрогнуло — теперь каждая легкокрылая девушка напоминала мне мою любимую.

— Роланд! Что ты здесь делаешь?

— Пойдем в дом.

Внутри говорить было ничуть не легче. Я набирался смелости, напоминая себе о том, что еще некоторое время назад я был человеком, который все потерял, теперь же я человек, у которого есть план: я хотел найти виновного и подарить покой Розали. Я знал, что этим не верну назад наших полей, не воскрешу убитого большевиками отца, но, по крайней мере, выбью почву из-под ног моего врага.