— Как ты приехал?

— Приехал как приехал.

— Как дорога?

— Хорошо.

— Что-то случилось? — спросила Юдит.

Я уставился на стену в коридоре. Вокруг плаща, брошенного мною на стул, образовалось большое мокрое кольцо. Слова были такими тяжелыми, что я никак не мог вытащить их наружу. Я сидел в кухне за столом. Об отце я расспрошу ее позже, прежде всего мне надо посвятить ее в свой план. На столе стояли банки с топленым жиром. Странно было сидеть вот так, с пустыми руками. Но говорить оказалось еще сложнее, была бы хоть ручка, чтобы крутить ее в пальцах, или упряжка, чтобы ее смазывать. Я чесал щетину на лице, ворошил стоящие торчком волосы, вел себя крайне неприлично за столом у светской дамы. Такие вот мысли крутились в голове, совсем неподходящие, лишь бы только не думать о самом главном деле.

Тишина становилась гнетущей, Юдит беспокойно сновала по кухне, и, хотя ей явно хотелось задать вопрос, она молчала. И молча стала переставлять аккуратно расставленные кухонные предметы, убрала банки с куриным мясом в ящик, потом сказала, что Леонида привезла их, когда приезжала на рынок, продала целый ящик немцам, они отправляли их домой своим семьям.

— На эти банки можно купить все, что угодно. За две банки я выручила две пары носков. И яичный порошок.

Я открыл рот, чтобы заставить ее замолчать. Но я не знал никого, кто подходил бы для моего задания лучше, чем Юдит. И я сжал зубы.

— У тебя жар, Роланд.

Юдит протянула мне носовой платок. Я не взял его. Дверь кухонного шкафчика скрипнула, и она подсела ко мне с градусником. Капнула в стакан с водой каплю йода и протянула мне градусник и стакан. Я снова не взял. Юдит положила передо мной градусник, поставила стакан и достала из корзины все необходимое для компресса — развернула уже батист Бильрота и фланель.

— Ты выглядишь больным, — сказала она.

— У меня дело. К тебе. Тебе надо выведать кое-что у немцев. Это совсем неопасно и несложно, всего ничего.

— Роланд, о чем ты говоришь? Я не собираюсь впутываться ни в какие глупости, — стала отнекиваться Юдит.

— Розали…

Руки Юдит замерли.

— …Мою девочку похоронили за стеной кладбища. Без креста.

— Розали?

— Немцы.

— Что значит немцы?

— Немцы сделали это.

— Сделали что? Ты хочешь сказать, что Розали…

Я встал. Компрессы упали мне под ноги. Лоб у меня горел огнем, больше говорить я не мог. Отсутствие эмоций на лице Юдит было как ушат ледяной воды.

— Роланд, пожалуйста, сядь и расскажи, что произошло, — попросила она.

— Розали осталась теперь только в моем сердце и в сердце земли.

Юдит молчала. Веки ее хлопали, издавая звук, похожий на звук трепещущих крыльев, когда птица касается поверхности озера. Казалось, я вижу, как вокруг нее расходятся по воде круги.

— Ее похоронили за кладбищем. Немцы сделали это.

— Прекрати винить немцев.

— У меня к тебе дело, и ты это задание выполнишь. Я вернусь, когда все будет готово, — сказал я и ушел.

Юдит осталась стоять. Я успел спуститься до самого низа, когда наверху хлопнула дверь, и она сбежала следом за мной.

— Роланд, расскажи, ты должен.

— Не здесь.

В квартире я рассказал ей то, что знал сам.

Корзина Юдит валялась на полу, рассыпавшиеся по полу компрессы напоминали покрывала для покойников.

Наша основная задача — выявить попытки зарубежных фашистских группировок реабилитировать гитлеровских оккупантов и их приспешников.

Эстонское государство и народ в Великой Отечественной войне. Таллин, 1964

Потолок скрипел от шагов. Скрип доносился оттуда, где этажом выше стоял комод, от комода к окну, от окна к шкафу, от шкафа снова к комоду. Глаза товарища Партса бродили по потолку, напряженные от сухости, не моргая. Время от времени было слышно, как жена садилась на стул, ножка стула царапала пол, звук отражался на лбу Партса. Он сжимал пальцами влажные виски и стучащие под ними вены, но каблучки жены не останавливались, а продолжали шагать на месте, стук проникал сквозь деревянные половицы, въедался в толстую коричневую краску, множился в штукатурке потолка и разбегался по трещинам, образуя невыносимую какофонию, которая мешала Партсу приступить к работе.

Маятник часов пробил одиннадцать, пружины кровати в спальне заскрипели, это длилось с минуту. Потом тишина.

Товарищ Партс прислушался. Потолочное перекрытие больше не прогибалось, его край у стены над плинтусом оставался неподвижным, еле заметное дрожание люстры прекратилось.

Было по-прежнему тихо.

Этого момента Партс ждал весь день, ждал неистово, время от времени вздрагивая от нетерпения. К ожиданию примешивалось возбуждение, все внутри бушевало, такое с ним случалось теперь все реже и реже.

Пишущая машинка стояла в полной боеготовности. Свет люстры мягко отражался в ее металлических деталях, клавиши сверкали. Товарищ Партс поправил шерстяную кофту, расслабил запястья и округлил кисти, словно бы готовился дать концерт, за билеты на который шла драка. Книга станет шедевром, все образуется. И все же Партсу приходилось признать, что в момент, когда он садился за письменный стол, ворот рубашки всегда сдавливал шею, словно был на размер меньше, чем нужно.

В машинке лежал недописанный вчера лист с подложенной копиркой. Запястья уже поднялись, готовые опуститься на клавиатуру, но, подумав, он отвел руки и положил их на отутюженные штаны. Взгляд застыл на напечатанных на бумаге словах, Партс прочитал их несколько раз, проговаривая себе под нос, взвешивая и смакуя, и наконец одобрил. Повествование все еще казалось свежим, давление ворота на шею немного ослабло. Воодушевившись, он выхватил первую страницу рукописи, вышел на середину комнаты, вообразил себя стоящим перед публикой и медленно прочитал первый абзац:

...

На какие чудовищные злодеяния оказались способны эстонские приспешники оккупантов! На страницах этого исследования мы раскроем фашистские заговоры и расскажем о леденящих кровь убийствах. Здесь вы найдете доказательства зверских пыток, которые использовали гитлеровцы, прибегая к ним с удовольствием и без тени сомнения. Эта книга — воззвание к справедливости. Мы перевернули каждый камень, чтобы раскрыть преступления против советских граждан.

Товарищ Партс с трудом перевел дыхание, дойдя до конца абзаца. Дыхание перехватывало и от самого текста, и Партс счел это хорошим знаком. Начало — всегда самое важное, оно должно быть выразительным и захватывающим. Здесь было и то и другое, к тому же оно полностью соответствовало указаниям Конторы. Книга должна была заметно выделяться на фоне других произведений, затрагивающих тему гитлеровской оккупации. У него было три года — именно столько времени Контора выделила ему на проведение исследования и написание книги. Это был исключительный жест доверия, ему даже выделили новую “Оптиму”, которую он увез домой и поставил на письменный стол, правда, теперь уже речь шла не о контрпропагандистской брошюре и не о молодежных текстах о дружбе народов, даже не о поучительной сказке для детей, речь шла о произведении, которое перевернет мир: великую Родину и Запад. И его начало должно было быть решительным.

Мысль принадлежала товарищу Поркову, а товарищ Порков был практичным человеком, именно поэтому он любил книги и активно использовал их в работе. Он считал, что, покупая книгу, читатели оплачивают расходы на проведение операции. По той же самой причине Порков любил и кинематограф, но фильмы не относились к ведомству Поркова, тогда как художественное слово относилось, и надо признать, слова Поркова согревали Партса в моменты отчаяния, хотя он прекрасно знал, что Порков льстит ему, но именно капитан Порков порекомендовал Партса для выполнения задания, так как не знал никого, кто был бы более красноречив, чем Партс.