Несколько лет назад все было иначе. В Сибири Партс получил письмо от матери, она писала, что невестка в порядке и под присмотром. Сообщение о здоровье жены не всколыхнуло в нем никаких чувств, хотя это было первое известие о ней за долгие годы. Он не знал, чем она занималась до отступления немцев. Сам он довольно скоро предстал перед судом и был отправлен в Сибирь, а там мысли о жене были далеко не главными; когда же он наконец отправился в обратный путь, в Эстонию, было приятно думать, что у него есть дом, куда он может вернуться. Мамы и Леониды уже не было на свете, так же как и его родной матери Альвийне, в доме Армов жили теперь чужие люди, никого больше не осталось. Жена нашлась в Валге, в маленькой, но уютной комнатке, воздух которой портила вонь из единственного на всю коммуналку клозета, расположенного за соседней дверью. Сама по себе комнатка была вполне приличной, жена — в здравом уме, опрятная, — медленно кивнула, когда он стал объяснять, что если кто-то спросит о сибирской ссылке мужа, то ей надо помнить, что его осудили за контрреволюционную деятельность и за доверие к третьей стороне — англичанам — и что он получил десять лет за то, что призывал эстонцев объединиться после ухода немцев, а также за школу разведчиков на острове Стаффан; жена могла бы рассказать об этом другим вернувшимся из Сибири и помнила бы о судьбе своего брата.

Жена ничего не спрашивала, пожалуй, она и сама хотела безопасно передвигаться после захода солнца, а потому поняла, что самое важное в данный момент — это то, что Парст эстонец. Времена были не самыми лучшими для тех, кто некогда выбрал или кого подозревали в выборе иных сторон, кроме эстонской, в Конторе же приверженцев Эстонии не любили. К счастью, лагеря изменили лицо Партса до неузнаваемости, хотя с прежними сослуживцами он вряд ли столкнется — все они давно ликвидированы. Начало новой жизни было совсем неплохим. Спальня никогда не была для них с женой ни местом общего отдыха, ни ареной страсти, они научились делить постель, их холодность позволяла простыням оставаться свежими даже в самые жаркие дни, они стали товарищами, если даже не друзьями. Партс не жаловался на новое место жительства, не спрашивал, почему жена переехала сюда из Талина. Вернувшемуся из Сибири не стоило даже мечтать о чем-то лучшем, разрешение на переезд в столицу ему все равно никогда не выдадут. Надо было тихо сидеть в сторонке, позволить времени еще больше состарить его щеки, дать образоваться ямочкам на носу от ношения очков, выстроить новую внешность. Ошибок больше не будет.

Партс уже прожил в Валге некоторое время, когда по дороге домой ему вдруг повстречался незнакомый мужчина. Партс сразу понял, в чем дело. Распоряжения были очень простыми: надо втереться в доверие к тем работникам комбината, которые вернулись из Сибири, и доложить органам о настроениях возвращенцев и их антисоветских высказываниях, оценить, способны ли они на организацию саботажа, и следить за реакциями на получение писем из-за границы. Он справился на отлично, и его сочли подходящей кандидатурой для ведения переписки от лица человека, который приходил к нему по вечерам. Партс догадался, что его талант подделывать почерки уже известен людям в Конторе. Позднее он узнал, что специалисты по графике и почерку из Комитета госбезопасности даже завидовали ему.

Благодаря своим способностям Партс продолжал работать с эмигрантами. Для пущей убедительности он сфабриковал фотографии, на которых добавил себе медаль Лайдонера и сочинил красивое описание того, как генерал Лайдонер собственноручно наградил его этой медалью. Контора была довольна языком и тщательно продуманными фразами Партса. Излишней остроты и проклятий в адрес советской системы Партс избегал, потому что лишь самые закоренелые западные придурки способны были поверить, что письма, полные угроз и критических оценок, могли попасть за границу без благословения Конторы и почтовой цензуры.

Буквально через две недели он получил ответ на письмо, составленное согласно рекомендациям и отправленное Виллему в Стокгольм. Они вместе учились в Тарту, и Виллем очень обрадовался весточке с родины. Контора завела на Виллема дело, отдел ПК ускорил отправку писем матери Виллема в Швецию, и спустя месяц Партс уже ехал по заданию отдела в Тарту, чтобы наладить контакт с матерью Виллема. В течение двух месяцев Партс собрал достаточно доказательств того, что Виллем входит в круг американской шпионской сети, и получил за это поощрение: ему разрешили переехать с женой в Таллин. Он устроился работать на фабрику “Норма”, жена получила место дежурной на вокзале, где у ее был собственный стул на перроне поездов дальнего следования. У них наконец-то появилось место для раскладного дивана, и жена каждый вечер раздвигала для него диван в гостиной. Разве можно после такого успеха привести жену на вечер к Поркову, чтобы она там напилась? Нельзя. Они не смогут туда пойти. Партс так и не попробует подаваемую на вечере у Поркова белугу.

Поворотным моментом в их прохладной, спокойной семейной жизни стал судебный процесс по делу Айна-Эрвина Мере, проходивший два года назад. Партс был приглашен в качестве свидетеля фашистских преступлений и отлично справился: старательно отучился на курсах для свидетелей, организованных на улице Манеези, искусно использовал на суде все приемы, которым там научился, обвинял подсудимого со знанием дела и в то же время был страшно рад, что Англия отказалась выдать Мере Советскому Союзу: личная встреча с майором была бы слишком мучительной. Свидетельство Партса транслировалось по радио, об очевидце страшных расправ в лагере Клоога писали все газеты, его даже пригласили выступить в детском саду, где засыпали цветами. Вспышки фотокамер то и дело щелкали, а в радиопередаче об этом визите воспитательницы плакали, а дети громко пели.

Контора была довольна, жена — нет. Перемены были радикальными: жена стала пропускать работу, перестала за собой следить, запах алкоголя впитался в обои, красота ее поблекла, кожа стала серой, как пепел бомбардировок на женских волосах. Партс слышал от людей, что от жены несет водкой даже на службе, что однажды она упала со своего стула на перроне. В иные дни она вставала и бодро принималась за домашние дела — например, сегодняшняя стирка, — но после первого стакана забывала закрыть кран или открыть печные вьюшки, и вода из ванны текла через край. Теперь Партс проверял вьюшки по нескольку раз на дню и все время принюхивался, не пахнет ли газом.

Приговоры Карлу Линнасу и Эрвину Виксу подлили масла в огонь, и случайные срывы стали обычным делом. Партс хорошо помнил, как застал жену за чтением книги Эрвина Мартинсона о судебном процессе над Линнасом и Виксом с дрожащими руками и темной от сигарет струйкой слюны в углу рта. Она горестно вздыхала, и каждый такой вздох делал без того напряженную атмосферу в доме еще тяжелее. Партс выхватил книгу и запер ее в шкафу в кабинете. Голос жены был полон ужаса: знает ли он, какое место он займет на следующем процессе, знает ли он, куда все это приведет, что с ними будет?

После суда над Мере жена обезумела, с Партсом же происходил обратный процесс. Судебное заседание в Доме офицеров стало началом нового периода в его жизни, и он ухватился за представившуюся возможность, провернув все с выгодой для себя. Карьера свидетеля, жертвы и живого очевидца гитлеровских убийств уже сама по себе гарантировала безопасное будущее. Скорее всего, его станут приглашать и на другие процессы, даже, может быть, за границу, он востребован. Почему жена не понимает этого?