Выскочила во двор, в чем была – в легком халатике, в тапочках. Милорд и впрямь лежал около будки, вытянув лапы и откинув назад лохматую голову. Подошла к нему, позвала тихо:

– Милорд, ты чего это… Ты умер, что ли? Да как же так…

– Умер он, мам. Не трогай его, не надо. Я уже потрогал – холодный совсем, – проговорил у нее за спиной Матвей. – Иди в дом, простудишься.

– Так надо ж похоронить его, сынок…

– Надо, да. Сейчас отнесем в лесок и похороним. Я только съем чего-нибудь сначала, ладно? И согреюсь…

– Да, да, конечно… Пойдем в дом. Я там картошки пожарила, мясо в духовке сейчас подойдет. А пирог у меня сегодня подгорел… И борщ пересолила, придется выбросить… Все к одному как-то, все не так, как надо… Еще и Милорд умер… Я ведь просила его – не надо, не умирай…

Она говорила и чувствовала, как голос сползает в самую высокую плаксивую ноту, еще немного, и впрямь заплачет. Но плакать было нельзя – некогда просто. Дел много. Да и вообще она старалась не плакать, чтобы мама ее слез не видела, не обвиняла в них себя лишний раз.

Матвей ел много и с аппетитом. Она смотрела на него, вздыхала тихо.

– А бабушка еще спит, да? – спросил Матвей, мотнув головой в сторону комнаты.

– Спит… Вчера у нас банный день был, потом допоздна засиделись… Вот она и спит сегодня подольше. Мы ее будить не будем, ладно? Завернем Милорда в старое покрывало и в лес отнесем, похороним… А бабушке не скажем, что он умер. Она ж расстроится…

– Так она ж все равно догадается, мам. Лучше сказать, я думаю.

– Ну тогда чуть позже скажем… Ты поел? Согрелся? Может, пойдем уже?

– Пойдем… Лопату еще надо взять. Хорошо, что земля еще промерзнуть не успела.

– Да. Хорошо…

Похоронили Милорда в ближайшем лесочке, пошли домой. Аня спросила осторожно, взглянув на сына:

– Как вы там все живете-то, расскажи хоть…

– Да как… Воюем потихоньку, что еще остается делать. Мы-то с отцом не принимаем участия в военных действиях. А Вика с Мариной кухонные квадратные метры все никак не поделят. Ты бы видела лицо этой Марины, когда я объявил, что моя девушка будет жить со мной! Конечно, она к такому повороту не была готова! Да еще и Вика ей опомниться не дала, сразу показала себя хозяйкой… Знаешь, мам, я даже не думал, что Вика такая боевая. Будто по-новому вдруг открылась. Была такая тихая, такая скромная, а потом – раз! В настоящую хулиганку превратилась! Если что не по ней, может и глаза этой Марине выцарапать!

– А тебе это не нравится, да?

– Ой, да так этой Марине и надо!

– Нет, я про Вику спрашиваю… Тебе самому такое ее преображение нравится?

– Не могу сказать. Я ж ее с этой стороны и не знал вовсе. Привык уже, что она всегда такая спокойная, такая вся из себя рассудительная. Психологией увлекалась, на все и всегда у нее свои объяснения были. А тут вдруг… Может, это она со мной такая раньше была, а? Хотела казаться лучше, чем есть? Понравиться мне хотела?

– Может быть, сынок… Не могу судить. Я ж с твоей Викой и не знакома даже.

– Да я хотел ее сюда пригласить, а потом подумал, что тебе и без того хлопот хватает. Ты же с бабушкой… Как она себя чувствует, кстати? Не болеет?

– Да нормально… Только в последнее время постоянно о смерти говорить стала. Не нравится это мне, сынок.

– Ну, кому ж понравится? Это понятно… Ты уж держись как-то, мам. Хотя… Глупо это звучит – держись… С моей стороны. Бросили мы тебя с отцом, я ж понимаю. Ты прости, мам…

– Ты меня не бросал, сынок. И на отца я обиды не держу, пусть дальше живет, как умеет.

– Так уж прям и не держишь?

– Нет, не держу.

– Но ведь ты любила его, мам. И он тебя любил, я знаю.

– Значит, это не любовь меж нами была, а что-то другое.

– Что же, по-твоему?

– Удобный для совместной жизни инстинкт или еще что-то в этом роде… Когда неудобно стало, инстинкт ушел сам по себе. Как-то так, в общем…

– Значит, у нас с Викой тоже инстинкт? Просто нам удобнее жить вместе? А Вике еще и удовольствие доставляет за кухонные квадратные метры бороться?

– Тут я тебе не советчик, сынок. Ты уже взрослый, сам решай.

– Знаешь, мам… Я ей недавно предложил – давай в съемное жилье переедем? А она возмутилась – еще чего, мол! С чего ради мы половину квартиры уступать будем? Да еще и за съемное жилье платить? С одной стороны, она права, конечно, а с другой… Как-то стремно все это получается. Не нравится мне… И мысли всякие в голове бродят… Вроде того – не любит меня Вика по-настоящему. И я ее не люблю… Просто обстоятельства так сложились, что живем теперь вместе, в одну постель спать ложимся. А любовь… Это ведь что-то другое совсем, правда? Я вот в школе Дашку Потапову любил… Помнишь, как с ума сходил, как под окнами ее целыми днями дежурил? А теперь вспоминаю о ней и думаю – во дурак… Гормоны играли у пацана, только и всего. Может, и сейчас что-то подобное со мной происходит, а? Только гормоны уже не пацанские, а мужицкие? Может, я и не влюблялся еще ни разу по-настоящему?

– Возможно, сынок, и так. Это ведь твоя жизнь, все ответы на эти вопросы ты сам в себе найти должен. А любовь… Она вообще ни объяснениям, ни формулировкам не поддается, она такая штука… Необъяснимая. Иногда такие причудливые формы принимает… Вот я вчера узнала, к примеру, как наша бабушка своего мужа любила. То есть моего отца, твоего дедушку. Представляешь, она сама его к другой женщине отпустила и даже не сказала ему, что я должна была родиться…

– Как это – не сказала? А какой смысл? Почему отпустила-то, если любила?

– Да потому и отпустила, что очень сильно любила! Он чужих детей пожалел, с ними остался, тоже через свою любовь переступил. И она его поняла и приняла его решение. И за всю жизнь ни разу о себе не напомнила. Вот такая любовь, как хочешь, так и суди…

– Ну не знаю! Я бы так не смог, наверное. Да и никто бы не смог…

– А наша бабушка смогла, выходит.

– И разве это правильно, мам? Взяла и лишила тебя отца… Чем тут восхищаться-то?

– Да я и не восхищаюсь. Я тоже в ее поступке не понимаю многого. Но это был ее выбор, это она так любила, и мы не вправе судить… Говорю ж тебе, что любовь – вещь необъяснимая. Иногда очень причудливые формы принимает. И каждый ее в себе по-своему чувствует.

– Что ж, понятно… И я буду решать, что ж…

В разговорах и подошли к дому. Мама давно уже проснулась, встретила их легким ворчанием:

– Где вы с утра бродите, гулены? Обедать пора, а вас нет и нет… Я уж беспокоиться начала, не случилось ли чего!

– Да мы в лес ходили, бабушка… Милорда похоронили… – ответил Матвей и тут же глянул на Аню испуганно – прости, мол, проболтался…