– Да, пап, нелегко, я понимаю. И мы все тебе очень благодарны, правда.

– Спасибо, сынок. Я тоже горжусь, что всех вас выучил в институтах, все себе специальность по душе выбрали. Ты у меня лесотехнический окончил, Лизочка – педагогический, Настя на врача выучилась, а Коля для себя политехнический в свое время выбрал. Только они в городе все остались, а ты вернулся, со мной живешь…

– Да, я сразу так и планировал, пап. В городе с дипломом лесотехнического и делать нечего. А тут я при деле…

– Да. Лесничий в любой местности – человек уважаемый. Я очень рад за тебя, сынок. И что ко мне вернулся, тоже рад. В свое время ты меня от себя не отпустил, а теперь я тебя от себя не отпускаю, выходит… Мои последние дни с тобой пройдут, и глаза именно ты мне закроешь. Судьба, значит… Жалко только, что я Соню так и не увидел, прощения у нее не попросил…

– Пап… А ты совсем не знаешь, как она дальше жила? Может, замуж вышла и счастлива?

– Не знаю, Ваньша. Даже не знаю, жива ли. Только чувствую, будто зовет она меня… И вину перед ней чувствую, тяжким камнем на сердце лежит… Да я как раз об этом и хотел с тобой поговорить, сынок, просто издалека начал, чтобы ты понял меня правильно. Просьба у меня к тебе будет большая, Ваньша. Уж не откажи, обещай, что выполнишь.

– Обещаю, пап… Все, о чем попросишь, все сделаю…

– Спасибо. Спасибо, сынок.

– А что за просьба, пап?

– А, ну да… Я ж не сказал… Ты вот что сделай… Ты съезди к ней, повинись от моего имени, ладно? Я и сам все время думал об этом, да теперь поздно уже, не смогу… Раньше надо было. А ты съезди… Скажи, что я никогда ее не забывал, что всегда любил… Обещаешь?

– Обещаю, пап. А куда ехать, скажи?

– Там, на листочке в моем блокнотике, адрес записан… Найдешь потом в ящике стола. Как меня похоронишь, так сразу и поезжай. Поселок наш Снегири назывался, может, сейчас и переименовали уже. Да ничего, найдешь…

– Найду, пап. Обещаю.

– Ну, спасибо тебе, Ваньша. Уважил. Верю, что ты цену своему обещанию знаешь. Ты у меня всегда такой был. Мужик сказал, мужик сделал. Верю…

Дверь за спиной чуть скрипнула, и будто тень пробежала через полоску света из коридора. Иван догадался – Лена за дверьми стояла, все слышала. Глянул на отца виновато – тоже ведь понял, наверное…

– Ты иди, Ваньша, иди. Видишь, она волнуется да нервничает. Мы тут с тобой секретничаем, а ей обидно, наверное. Да и мне отдохнуть надо… Иди, Ваньша, иди, успокой жену…

Лена на кухне встретила его сердитым настороженным взглядом, спросила тихо:

– Он что, опять бредил сейчас? Куда это он просил тебя съездить? К какой еще Соне? А ты слушаешь еще, киваешь, обещаешь чего-то…

– Да, обещаю, Лен. Обещаю и сделаю.

– И кто такая эта Соня, интересно мне знать?

– Жена его бывшая. Которую он оставил ради нас. Пожалел нас, понимаешь?

– Ну, когда это было… Сто лет прошло… Даже звучит нелепо – давным-давно свою жену бросил, а теперь, значит, прощения попросить решил! Надо же, сантименты какие…

– Лен, перестань… Не надо так сейчас говорить…

– Да как?

– Таким вот тоном насмешливым – не надо. Тем самым ты проявляешь неуважение к моему отцу. Неужели ты сама этого не понимаешь, Лен?

– Господи… Забот у меня больше нет, ага… И без того кручусь по дому с утра до вечера, как белка в колесе, еще и понимать всех должна…

– Между прочим, ты в его доме крутишься, если на то пошло. Это отца дом, ты не забыла?

– Да что я такого сказала, что? Почему ты на меня волком смотришь? Уже и спросить ничего нельзя, да?

Не дав ему ответить, Лена повернулась и быстро вышла из кухни. Слышно было, как скрипнули лестничные ступени – наверх ушла, на второй этаж, в спальню. Обиделась. Ну и ладно, пусть… В конце концов, не он этот дурацкий разговор затеял, сама напросилась. Да и время уже позднее, пора спать ложиться. А утро, как говорят, все обиды стирает, оставляет их в пережитом дне. Ничего, помирятся…

Заглянул в комнату к отцу, прошел к его кровати на цыпочках, прислушался.

Спит вроде. Пусть спит…

Перед тем как подняться в спальню, постоял немного на крыльце, поеживаясь от холода. Ноябрь нынче какой-то странный… Земля вроде промерзла, а снег никак не выпадет. Все кругом будто замерло в ожидании – когда же, когда… Все устали от межсезонья: и природа, и люди. Надо идти спать… Может, завтра небеса все же расщедрятся на первый снежок?

Лена лежала на своей половине кровати, плечи ее подрагивали слегка. Вот всхлипнула тихо, но так, чтобы он все же услышал. И проникся чувством вины: мол, я плачу из-за тебя, а ты молчишь… И не совестно тебе нисколько…

Да совестно ему, совестно. Обидел жену. Надо мириться, он понимает. Как там французы мудрые говорят? Если женщина не права, надо попросить у нее прощения? Он не француз, конечно, и нисколько не мудрый, но надо признать, что в этой французской присказке что-то есть…

– Ленусь… Ну прости меня… Был неправ, немного погорячился. Прости… – огладил он ладонью ее белое круглое плечо. – Ты тоже пойми, каково мне сейчас, Лен. Отец умирает, а я ничем ему помочь не могу, от бессилия нервы не выдерживают. Ну все, Лен, хватит, хватит…

Лена ничего не ответила, но всхлипывать и дрожать плечом перестала. Так и не повернувшись к нему, протянула руку, выключила настольную прикроватную лампу. Вскоре он слышал, как она посапывает слегка. Уснула…

А он долго не спал, вглядывался в темноту, перекатывал в голове грустные мысли. Много их было, этих мыслей. И не мыслей даже, а чувственных ощущений. И вовсе не хотелось придавать этим ощущениям форму законченных мыслей… И вопросы самому себе задавать… Почему, например, они с Леной рядышком в одной постели лежат, но будто бы пропасть меж ними холодная? Хотя, может, у всех так бывает. С годами остывает общее супружеское пространство как земля в межсезонье. И ничего с этим поделать нельзя…

* * *

Утром Иван зашел к отцу и сразу понял, что он умер. Выражение лица было особое – спокойное и умиротворенное. Скорее всего, во сне умер, как все добрые люди. Просто тихо ушел, никого своей кончиной не потревожив…

– Хорошо, что не перед самой свадьбой Павел Семенович умер! Теперь ее откладывать не придется! – с явным облегчением в голосе проговорила Лена и быстро прижала ладонь ко рту, испуганно покосившись на Ивана.

Он глянул на нее с обидой, но ничего не сказал. Что тут скажешь? Ругаться в такой день, что ли?

– Прости меня, Ванечка… Ну прости… – виновато проговорила Лена, понимая свою оплошность. – Конечно же, я понимаю твое горе, Ванечка… Я тоже очень любила Павла Семеновича, ты же знаешь. И он ко мне хорошо относился… Ну прости меня, Вань!

Катя вышла из своей комнаты, как была, в пижаме. Спросила сонно: