– Я говорю правду! – воскликнула Холли.

Она ощутила очередную вспышку его ярости, как нечто осязаемое, хотя на лице Тео не дернулся ни один мускул. Когда же он пошевелился, женщина услышала свой слабый вскрик, в котором сплелись паника и тоска. Тео шагнул к ней, взял ее за подбородок и поднял лицо вверх, словно собирался поцеловать, однако она была уверена, что поцелуя ей следует ожидать меньше всего.

– Я поверил тебе, Холли, – процедил Тео сквозь зубы, и ярость его стала больше похожа на скорбь. Это испугало ее. – Тогда. И я спросил себя: почему я должен свято блюсти свадебные обеты, когда ты осквернила их неизвестно сколько раз? Без сомнения, измен было больше, чем ты осмеливаешься признать.

– Я пытаюсь достучаться до тебя. Я не…

– Полагаю, это одна из тех твоих игр, от которых тошнит и в которых нет победителя. Знай, как только ты рассказала мне о своей неверности, я понял, что у меня нет причин придерживаться данных мною клятв.

Холли отказывалась его понять. Ее кровь начала леденеть в жилах. Жар тела уступал место мертвецкому холоду, которым веяло из пустоты, вдруг образовавшейся в ее груди.

– Тео… – Ее голос был едва слышен. – Я никогда не нарушала свои клятвы.

Мгновение его глаза ничего не выражали, потом в них засветилась бескомпромиссная непримиримость. Они почернели до такой степени, что у Холли болезненно сжалось сердце.

Тео продолжал смотреть на нее.

– К сожалению, Холли, я этого не знал. Поэтому нарушил.

✽ ✽ ✽

Когда она метнулась мимо него, как тень, к двери, чтобы смешаться с толпой, Тео позволил ей это сделать.

Он твердил себе, что хочет, чтобы Холли ушла. Он с самого начала не хотел встречаться с ней – это была ее идея, ее инициатива. Она ему угрожала. Поэтому пусть бежит. Пусть делает все, что хочет. Пусть исчезает в клубной толпе, возвращается в свою новую жизнь без него. Он никогда не поверит, что на ее репутации не было ни единого пятнышка. Пусть возвращается к тому дьяволу, от которого пришла вместе с новой порцией разрушительной лжи, приносящей боль, и не показывает ему больше свои огромные, полные муки глаза, которые продолжают стоять перед его мысленным взором.

Эти глаза… Словно голубые осколки… И в этот раз он – причина того, что они разлетелись.

Нет никаких причин, по которым он должен ей верить, напомнил себе Тео, глядя из-под насупленных бровей на танцевальную площадку. Но он видел перед собой только перекошенное лицо Холли, по щекам которой бежали слезы. Эта ночь была не чем иным, как спектаклем, который она решила поставить, исходя из собственных интересов, и ничего более, включая лепестки роз на полу в его номере и ее нелепый прозрачный наряд. Увидев его, Тео преисполнился жаждой убийства. И в любом случае он не верил ни одному ее слову. Ни одному чертову слову, которое срывалось с ее лживых губ.

Но ее вкус продолжал жить в его рту – сладкий и дурманящий, как никогда. У Тео появилось ощущение, что его плечи придавила скала, но он твердо сказал себе, что не желает знать, с чем это связано.

Нет, Тео понимал, что допустил серьезный просчет. Это было неприятно. Ему ни в коем случае нельзя было дотрагиваться до Холли. Он быстро осознал, что воспоминания о ней были лишь бледным и неясным отражением живой Холли. Ее воспламеняющего кровь жаркого податливого тела. Ее запаха, нежного и женственного. Ее криков и стонов, когда она, забыв обо всем, билась в его руках.

Тео яростно прошипел грубое ругательство по-гречески, а затем врезал кулаком по стене.

Он думал о ее ярко блестевших от слез глазах. Слезы обязаны были быть наигранными, но казались самыми настоящими. Выражение ее лица было как у человека, убитого горем, что невозможно сыграть даже такой искусной актрисе, как она.

Последовал второй удар.

– Сволочь! – прорычал Тео.

Он был в ярости, потому что всегда вел себя как безмозглый тупица, если речь шла об этой женщине. Он устремился вслед за Холли, уговаривая себя, что это вызвано исключительно инстинктом самосохранения.

Тео убеждал себя в этом, прокладывая путь в пребывающей в экстазе толпе и выходя на улицу. Теплый ночной воздух обволакивал его, вызывая невольные воспоминания о ее прижатом к нему теле. Непозволительно с его стороны позволить своей заблудшей женушке вляпаться в какую-нибудь передрягу, не говоря уже о том, что не стоит снабжать свежей пищей таблоиды. Пока Холли носит его имя, мысленно читал себе лекцию Тео, он несет за нее ответственность.

Он практически преисполнился набожного благочестия – что совсем не шло мужчине с его характером, – когда краем глаза уловил какое-то движение дальше по улице. Плавные линии фигуры и чуть потяжелевшая походка, которую он узнал бы в любом месте, мелькнули в свете уличных фонарей, чтобы почти сразу исчезнуть в зовущей тьме.

Тео нагнал Холли, когда она повернула к пляжу и направилась к темным водам бухты.

– Холли, стой! – властно окликнул он и заметил, как при звуке его голоса по ее спине прокатилась дрожь.

По его спине – тоже, но Тео отмахнулся от этого.

У него не было выбора: либо отмахнуться, либо обезуметь.

Холли шла со склоненной головой, ее волосы в беспорядке рассыпались по плечам, чего он не видел уже несколько лет. Тео был заворожен этим шелковистым покрывалом, и не сразу заметил, что она сжала кулаки.

Холли остановилась, слегка покачиваясь, словно была лишена воли. Он не мог сказать, кого ненавидит больше: Холли за то, что благодаря ей все непоправимо запуталось, или себя за свое неодолимое влечение к ней. Даже сейчас Тео тянулся к сбежавшей жене. Даже на темной барселонской улице, когда он не знал, чему верить.

И что чувствовать. Тео немедленно прогнал эту мысль. Он боялся, что знает, какие чувства испытывает. Но, черт побери, он отказывается им потворствовать!

– Собираешься броситься в море?

Его голос звучал беспечно и агрессивно одновременно. Но вряд ли Тео был способен остановить себя. Рука, которой он проверял прочность стены в клубе, слегка побаливала, и он не хотел вдаваться в анализ бурлящего в нем вулкана мыслей и чувств. Но что, если Холли в самом деле для разнообразия сказала правду? Если она действительно не изменила ему четыре года назад?..

– Если так, это будет выглядеть по-театральному драматично. Впрочем, газетам будет чем заполнить свои страницы, – добавил он.

– А тебе не все равно? – спросила Холли, и голос ее звучал глухо.

Тео мгновенно стало стыдно, и он разозлился на себя за то, что стал причиной ее боли.

Словно она имеет право испытывать боль.

Ему безумно хотелось трясти Холли до тех пор, пока он не начнет ее понимать, пока она не прекратит играть очередную роль и станет настоящей. Тео хотелось вывести ее на чистую воду каким угодно способом, на этой темной улице, всего в нескольких минутах ходьбы от полуночной магии клубов Барселоны. Однако он, похоже, был способен только на то, чтобы снова и снова вспоминать свою жестокость, которая не могла стереть вкус Холли с его губ и тем более избавить его от давившей на плечи глыбы, грозившей раздавить.