обнаруживая себя, переезжать с места на место и давать из-за гребня высоты короткие и длинные очереди. Они так и поступили. Белые начали считать „пулеметы“: один… три… пять… Остановились, потоптались и наступать не решились. Повернули обратно. Тогда-то и возникла мысль оставить пулемет на повозке. Потом стали закреплять пулеметы на более легкие, рессорные экипажи и фаэтоны, конфискованные у богачей. Но они быстро приходили в негодность при езде по бездорожью. Но вскоре в Конной армии появились свои артиллерийские мастерские, там стали делать настоящие тачанки, с прочными колесами, металлическими осями и более мощными рессорами. При помощи подвижных тачанок был обеспечен „максиму“ маневр — стремительная смена огневых позиций, внезапность огневого налета и обстрел значительного пространства в различных направлениях. Так в Красной Армии и появилась тачанка».

Выслушав со вниманием рассказ, друзья — Ораз, Чары и Дурды Бабаев, грудь которых украшали такие же, как у Тагана, боевые медали, — поведали ему обо всем, что случилось за время его отсутствия. Оказалось, что Самсонова как наиболее подготовленного откомандировали на учебу в Москву. Тагану было жаль, что Самсонов уехал: старший сержант привязался к нему, как к младшему брату.

В расчете у Байрамдурдыева ездовым теперь стал Юдин, а подносчиками кряжистый молчаливый сибиряк Ломакин и паренек, еще моложе Самсонова, которого все звали Костей.

Утром 14 июля полк спешно снялся и двинулся к линии фронта. Неделю назад был освобожден Ковель, и теперь войска левого крыла Первого Белорусского фронта развивали успех. Оказавшись в авангардном отряде дивизии, 54-й полк с ходу ворвался в крупное село Любомль, выбил из него противника и двинулся дальше вдоль железнодорожного полотна к Бугу, к советско-польской границе. Конникам предстояло форсировать реку и овладеть польским городом Хелм.

Таган, еще не узнав в деле ездового Юдина и новых подносчиков, действовал осторожно, не так, как обычно. Это заметил командир взвода Щипанов. За Любомлем, на марше, он поравнялся с конем старшего сержанта и сказал, указывая на тачанку:

— Таган, надо больше людям доверять. Они не подведут.

Байрамдурдыев хотел было объяснить, что Костя совсем еще мальчик, не обстрелян и поэтому зря может погибнуть, но только сказал:

— Сами знаете, товарищ лейтенант, все будет в порядке.

Кавалерийский полк вырвался к Бугу буквально на гусеницах отходивших «фердинандов», прямо к переправе, по которой отступали побитые фашистские части. Завязался жестокий бой. Гитлеровцев сбросили в реку, многих взяли в плен, но отходящим все-таки удалось взорвать понтонную переправу.

Минометчики-артиллеристы, заняв позиции, открыли обстрел западного берега, в то время как саперы и сабельные эскадроны 54-го готовились к форсированию реки. Таган вместе с Оразом и Ломакиным мастерил плот для своего «максима». Костя набивал ленты. Юдин тоже не терял времени. Чуть в стороне он обнаружил стог сена и, сняв с убитых гитлеровцев кителя, принялся наталкивать в них сухую траву, мастеря своеобразные плавательные «жилеты». Тагану понравилась выдумка Юдина, тем более что «жилеты» в какой-то степени могли заменить табельное переправочное имущество — мешки Иолшина.

Незаметно к старшему сержанту подошел политрук.

— Дурдыев, — окликнул он Тагана, — на том берегу после боя найди меня. Есть дело. — Политрук улыбнулся.

Полки Мозырской дивизии первыми из частей Красной Армии форсировали Буг и ступили на польскую землю. Противник стремился во что бы то ни стало удержаться на западном берегу, остановить наступление советских войск. Пехотные дивизии, активно поддерживаемые танками, перешли в контратаку.

Первый эскадрон 54-го поднялся в рукопашную. У Тагана замолчал пулемет. «Где Ораз? Почему не подает ленту?» Старший сержант обернулся. Ораз неподвижно лежал на спине в луже крови. Таган подполз к другу, приложил ухо к груди. «Жив! Надо скорее в медпункт!» И почувствовал, как кто-то дергает его за рукав.

— Лента готова, — услышал он голос Ломакина. — А я ему подсоблю.

Таган приник к пулемету, глазом нашел цель и начал стрелять. Израсходовав пол-ленты, обернулся — Ломакин, взвалив на себя Ораза, под пулями выносил товарища с поля боя.

«Молодец сибиряк! Друг на деле познается», — подумал Таган и, расстреляв ленту, закричал:

— Костя! Костя! Где ты?

— Тут! Тащу коробки. Не волнуйтесь. Все в порядке.

Полк выстоял и помог тем самым без потерь переправиться остальным частям дивизии, которые, посадив сабельные эскадроны на машины танкового полка, на большой скорости устремились к городу Хелм.

После боя, уже на рассвете, Таган разыскал политрука.

— Вот, — протянул тот конверт, — выполняю просьбу Самсонова. Просил передать, как ступим на чужую землю.

Таган вытащил из конверта тетрадный листок, исписанный знакомым почерком, и стал по слогам читать:

«Дорогой старший сержант, товарищ Таган Байрамдурдыев, спасибо вам! Я всю жизнь буду любить вас, как старшего брата, и никогда не забуду вашу доброту и заботу.

Это мои любимые стихи белорусского поэта Петруся Бровки:

Одна у нас мать, и одна у нас хата,

Так кто ж разделить нас задумал-посмел,

Чтоб силой отторгнувши брата от брата,

Похитить у нас все, чем сердце богато,

Лишь горькие слезы оставив в удел?

И землю похитив, и слово родное,

Тюремщики наши забыли одно:

Как вольную Припять не делят надвое,

Как ветра степного не стиснуть стеною,

Так вольный народ полонить не дано!

Спасибо, товарищ Таган, желаю, вам счастья!

Ваня Самсонов».

Таган вздохнул: «Легко знакомиться, да разлучаться трудно», но что сделаешь — война.

Овладев городом Хелмом, а затем Люблином и Демблином, конники к октябрю вышли на рубеж Вислы, где заняли по ее восточному берегу глубокую, стабильную оборону. Здесь старший сержант Байрамдурдыев и встретил 1945 год.

* * *

Зима стояла мягкая, снега лежало немного, и после ночного сорокакилометрового броска всем было жарко. Перед рассветом старший лейтенант Леонид Касков остановил эскадрон в лесу. О своем новом командире, который принял подразделение в августе под Демблином, кавалеристы второго эскадрона говорили: «Ростом не вышел, зато умом богат», «Ловкий джигит, обходительный и справедливый».

Касков выслал вперед разведчиков. Те вскоре возвратились и доложили, что Одер находится всего в двух километрах. Берег реки пологий, подходы к нему открыты, лишь кое-где кустарник подходит к воде. Лед на реке тонкий, то здесь, то там полыньи, полные шуги. На восточном берегу ни солдат, ни населения не видно, лишь жалобно мычат коровы и блеют овцы. Переправ поблизости не обнаружено. На западном берегу окопы, траншеи, дзоты и доты.

— Ну, так что скажешь, Дурдыев? Готов ступить на немецкую землю? — спросил Касков. — Немецкий язык изучил?

— Так точно, товарищ гвардии старший лейтенант. Хальт! Хенде хох!